Город чудес - Роберт Джексон Беннетт

Он приходит сюда часто. Вообще-то почти каждую ночь он бродит вдоль стен, смотрит и становится все угрюмее.

«Я мог бы это сделать, если бы знал как, — думает он. — Если бы меня научили как. Если бы дали мне силу, которой я должен был владеть».

Но он ничего такого не знает. Сам он не может творить подобные чудеса. Поэтому взамен он идет вдоль Мирградских стен, кончиками пальцев касаясь поверхности этой титанической конструкции, и прислушивается к шепоту чудес, пойманных в глубине…

«Однажды, — думает он, — вы станете частью моих владений».

Если чудеса и слышат его, они не отвечают.

Лишь потому что сильно прислушивается, он слышит, как она приближается, несется с северных гор. Сперва он удивляется и даже нервничает, потому что ее яростное приближение вызывает ощущение чего-то могущественного и совершенно точно божественного.

Он задается вопросом: «Неужели это еще одно дитя? Брат или сестра? Как он посмел приблизиться ко мне?»

Но потом Ноков понимает, что это такое, почему оно кажется знакомым. Часть его самого спешит его приветствовать.

Она спрыгивает к нему с вершины горы, темная и неистовая. Он ждет ее у подножия, следит за приближением и пытается понять, что происходит. Наконец она останавливается перед ним — высокая, словно облитая нефтью безликая женская фигура, и он медленно понимает.

— Мишра? — в ужасе шепчет Ноков. — Это ты?

Мир вокруг него заикается. Тишина заполняет его уши. Но в тишине звучат слова:

Он смотрит на нее с тоской и отвращением. Он протягивает дрожащую руку, и она встает перед ним на колени. Его пальцы касаются гладкого овала ее лица.

— О нет, — стонет он. — О нет, нет, нет… Я не этого хотел. Я совсем не этого хотел…

Звуки стопорятся. Потом:

Он тянется к ней, ощущает ее разум, ее дух и понимает, что на самом деле это больше не Мишра. Какие-то частицы ее интеллекта сохранились, какие-то кусочки той, кого он знал и с кем сблизился. Но лишь обрывки. Не более того.

Он закрывает глаза. Узнав о катастрофе на борту аэротрамвая, он ждал ее звонка. Он полагал, она одержала победу. Но вот она перед ним, с пустыми руками и ужасно искалеченная…

Он понимает, что дал ей слишком много. Слишком много самого себя, чтобы смертный мог такое вынести. Теперь она Тишина, аспект истинной ночи, жуткое безмолвие, сопровождающее чернейшую тьму. Но она не полностью стала Тишиной, ибо какая-то часть Мишры застряла в этом существе, и оно находится в извращенном полусостоянии — не совсем человек, не совсем божественное творение.

— Мне очень жаль, Мишра, — говорит Ноков. — Мне очень, очень жаль.

Она склоняет голову перед ним. Хотя она ничего не говорит, он чувствует, что она понимает, что что-то не так, но не может определить или сформулировать, что именно.

Еще одна заикающаяся тишина:

Одни и те же слова, снова и снова. Он опять стонет, исполненный отвращения к этому увечному созданию и к самому себе за то, что сотворил ее.

Воспоминание-вспышка: Винья Комайд смотрит на него через окошко и улыбается, злорадствуя. «Ты не настоящее Божество, дитя. И никогда не станешь им. Ты не можешь делать то, что делали они. Откажись от этой идеи».

Ноков дрожит от ярости. Его пальцы сжимаются в кулаки.

— Это их вина, — шепчет он. — Их вина! — Он смотрит на стены. — И ее вина тоже. Если бы они просто… Если бы она просто…

Тишина глядит на него, склонив голову набок.

— Они в Мирграде, — говорит он. — Ведь трамвай ехал сюда. Они не спрятались в горах, они не отправились на морское дно, они здесь, прямо здесь, у нас под носом! — Ноков с горящими глазами поворачивается к стенам Мирграда. — Я их найду. Обещаю, найду. И все исправлю.

Тишина склоняется близко, словно пытаясь что-то сказать.

— Что такое? — мягко спрашивает он. — Что ты пытаешься мне сообщить?

Тишина протягивает ему копье и указывает на наконечник. Потом тыкает себя в правую грудь, словно отмечая рану.

Она протягивает ему копье, демонстрируя наконечник. Заинтригованный, Ноков берет и зажимает острие между указательным и большим пальцами.

Копье — такая же часть его, как и сама Тишина, они созданы из его сердца и сути. Он чувствует, как оно рвется к нему, говорит с ним, рассказывает, что сделало…

Копье рассказывает ему о том, как почти проткнуло даувкинда, как пронзило его одежду, слизнуло всего-то капельку его крови с правой грудной мышцы и в свой черед обожгло, зачернило его плоть, оставило свою печать внутри его тела…

«Оно его ранило. Оно его коснулось. И след прикосновения все еще на нем».

Ноков открывает глаза. Он понимает, что рана даувкинда все еще гноится: копье помнит, что оно так отчаянно пыталось сделать, и желает завершить начатое. Кажется, что копье пометило территорию, словно пес — дерево, и теперь даже с легким ветерком может уловить запах своей цели.

— Значит, мы можем его чувствовать, — говорит Ноков. — Мы можем чувствовать рану, которую ему нанесли… — он поворачивается и смотрит на Мирград. — И он здесь. Но куда же он пойдет?

* * *

Следующим вечером Сигруд, пригибаясь, крадется вдоль берега Солды. Туда, где он останавливается, падают несколько случайных снежинок, как будто зимние тучи в небесах посылают разведчиков на вражескую территорию. Влага и холод создают тяжелый туман, который прилипает к фонарным столбам в густонаселенных кварталах Мирграда, отчего улицы усеяны радужными ореолами.

«Но, полагаю, — думает Сигруд, — лучше так, чем та темень, которая здесь была раньше».

Прибрежные улочки переполнены мирградцами, сайпурцами, и время от времени даже попадаются дрейлинги. Как странно видеть все три народа вместе — и никто не кидается на других с кулаками. Городские фасады, как и население, представляют собой интересную и пеструю смесь: то покрытые шрамами старые реликвии, с большой вероятностью времен, предшествующих Мигу; то чистые и свежие кирпично-бетонные фасады магазинов; то стеклянно-металлические конструкции, что-то коммерческое и беспощадное; а потом, в конце улочки, какой-нибудь вымощенный брусчаткой участок с маленьким указателем, который сообщает зрителю о том, что здесь было до Мига.

Солдинский мост прямо впереди, и то, что раньше было узким как кость мостом, теперь представляет собой широкую — футов двести — улицу с толстыми бетонными опорами. Сигруд вспоминает, как сайпурские краны и машины что-то затевали здесь перед Мирградской битвой — видимо, они сделали свою работу, причем сделали ее хорошо.