Город чудес - Роберт Джексон Беннетт

— Полагаю, Шара думала так же, — говорит Сигруд, — когда она вернулась в Галадеш.

— Лучший мир приходит не в виде потопа, — вздыхает Ивонна, — но постепенно, капля за каплей. И все же иной раз кажется, что за каждую каплю приходится платить печалью и скорбью. Это нас разрушает.

— Тебя это не разрушило, Ивонна Стройкова, — говорит дрейлинг.

Она смотрит на него — сперва вопросительно, потом с полуулыбкой.

— Нет?

— Нет. Я думаю, ты спала. Но теперь ты проснулась.

Она снова поворачивается к городскому пейзажу, который полыхает в лучах заката.

— Я забыла про стены… До чего они странные. До чего невозможные. До чего все это невозможно.

Сигруд не уверен, когда они берутся за руки. Это просто происходит, это предначертанное движение, как падение листа с ветки. Пальцы у нее длинные, холодные и жилистые, но они кажутся очень жесткими и реальными. Он не помнит, когда в последний раз держал кого-то за руку.

Он также не уверен, в какой момент она его целует, — а она целует, в этом нет никаких сомнений. Это страстный поцелуй, но еще и отчаянный, как будто они два беженца, которые пробираются по спорным землям, не зная точно, что принесет завтрашний день.

Он не протестует, когда она ведет его в гостевую комнату. Не главную спальню, как он подмечает — она избегает того помещения. Но когда она заводит его в темную комнату, его внезапно охватывает мучительная неуверенность: Сигруд так долго чувствовал, что его присутствие приносит лишь горе любимым. Его попытки приобщиться к цивилизации, к домашнему уюту, к близости принесли один и тот же результат: трагедию и утрату, за которыми следовало отступление в пустошь, изоляцию и дикость, и сожаление о том, что он вообще попытался что-то предпринять.

Но он не сопротивляется. Он понимает, что ей хочется почувствовать что-нибудь — что угодно, только не то, что она ощущает сейчас. И он ее не винит. Он чувствует то же самое.

* * *

После они лежат в постели вместе и смотрят на лунный свет, который просачивается через рейки в ставнях.

— Сегодня был хороший день, — говорит она. — Я бы никогда не подумала, что скажу это, вернувшись сюда. Но так уж вышло.

— Да.

Она придвигается ближе к нему.

— Нам мало что удается выбирать. Что с нами будет, умрем мы или выживем, кого полюбим. Но мы можем, по крайней мере, сделать один выбор: признать, что иногда нам хорошо. И иногда этого достаточно.

— Иногда.

Он лежит и слушает, как она засыпает — ее дыхание похоже на замедляющийся метроном.

Потом Сигруд слышит внизу какой-то звук — возможно, шаги. Он напрягается, прислушивается внимательней, потом встает.

— О, какой сюрприз, — замечает Ивонна, и ее голос приглушает подушка. — Ты уже уходишь.

— Я что-то услышал, — говорит он.

— Ну еще бы.

Он надевает брюки и рубашку.

— Я правда что-то услышал.

— Гм.

— Я вернусь, — обещает Сигруд, открывая дверь. — Оставайся тут. И сиди тихо.

Он выходит наружу босиком, идет по огромным коврам, перебегая из тени в тень, пока не добирается до вершины лестницы. Там он осторожно выглядывает из-за угла и видит ее.

Татьяна Комайд сидит на полу посреди громадного вестибюля, одетая в белую ночную сорочку. Лунный свет льется через гигантское окно над нею, и в мягком свечении ее фигурка — едва различимое белое пятно, плавающее посреди серо-белой лужи.

Сигруд спускается по лестнице.

— Тати? — спрашивает он.

— Привет, — тихонько говорит она. Ее глаза открыты, но голос сонный.

— Что ты делаешь?

— Мне приснился сон, — говорит она. — Про маму.

Сигруд наклоняет голову.

— Не про ту, которая меня родила, — продолжает Тати. — Про Шару.

— Ночной кошмар? Это он тебя разбудил?

— Нет, не совсем кошмар. Очень странный сон… — Тати глубоко вздыхает. — Мне приснилось, что она здесь. В Мирграде. Я увидела, как она стоит посреди улицы с черным клинком в руке и грозит им Божеству, которое вздымается перед нею. Все выглядело таким реальным…

Сигруд тотчас же узнает сцену.

— Тебе приснилась Мирградская битва?

— М-м. Нет, — говорит она. — Нет, я так не думаю. Потому что ее волосы были такими, какими я их знала, — белыми как снег. И бог был не Колканом. — Она медленно трет висок, как будто страдает от головной боли. — Возможно, это битва в Мирграде. Но не Мирградская битва.

— Что ты хочешь этим сказать?

— А что можно сказать о таком сне? — Тати встает, потом задумчиво замирает. — Я думаю, моя мама умерла, Сигруд. — Она начинает подниматься по лестнице с другой стороны вестибюля. — Но я также думаю, что она еще здесь. В этом нет смысла. Я знаю, что в этом нет смысла. Я знаю, что такое невозможно. Но в каком еще месте две совершенно противоположные, невозможные вещи могли сбыться, если не в Мирграде? — Она приостанавливается на вершине лестницы. — Может быть, тетя Ивонна права.

— Права в чем?

— Может, нам не стоило сюда приезжать. Может, история здесь весит немного больше. — Она бросает взгляд через плечо на Сигруда. — Надеюсь, завтра вечером Мальвина скажет тебе что-то хорошее, Сигруд. Надеюсь, оно того стоило. — Потом она ускользает и исчезает среди теней.

* * *

Ноков идет вдоль стен Мирграда, одинокий и опечаленный. Наступила ночь, подлинная ночь, в небе бледная и одинокая луна, овеянная туманом. Он может творить ночь, когда захочет — теперь для этого ему не надо даже напрягаться, — но его силы достигают пика, когда приходит настоящая ночь, когда тени удлиняются, и леса заполняет тьма, и даже самые яркие костры превращаются в жалкие искорки света. Вот где он чувствует себя как дома, если у него вообще может быть дом.

Скоро наступит зима, он чувствует ее приближение в воздухе. Зима, когда дни становятся короче, а ночи — длиннее. Когда его сила прибывает, и он ведет неуклонное наступление на день, словно командует пехотой, которая гонит врага по полю боя.

«Но когда я преуспею, — думает он (и не говорит «если преуспею», потому что для Нокова нет никаких «если»), — день превратится в воспоминание, а мир станет чем-то смелым и новым».

Но хотя в глубинах истинной ночи Ноков чувствует себя как дома, он пришел сюда не ради уюта: такая тьма дарует ему силу, и с такой силой он может прогуливаться вдоль стен Мирграда, ощущая…

Чудеса. Сотни, тысячи чудес, и все они трепещут и шепчутся внутри этих стен. Такие чудеса теперь не встречаются, и они далеко превосходят его возможности. Истинные Божества сотворили эти стены давным-давно, когда мир все еще был жарким, свежим и юным, таким же ярким и гибким, как металл в кузне. Ноков не знает, возможны ли сегодня такие чудеса, такие грандиозные смещения и изменения мира.