Иная. Песня Хаоса - Мария Токарева

Котя с мужем вместе приготовили ритуальное угощение для страждущих и поставили его на лавку, перенесенную к дверям избы. Они просто сидели и ждали. А умерших они и так вспоминали почти каждый день. Правда, на этот раз Вен Аур при тусклом свете лучинки задумчиво сел у печи и проговорил:

— Раз уж такой день, вспомню я о своей семье. Так это у вас принято?

— Да, так.

— Знаешь, она ведь большая у меня. У меня было еще пятеро братьев и сестер. Родились мы вместе, выглядели все по-разному. И каждый избрал свой путь. Мы слышали зов друг друга, но потом я услышал, как погиб мой брат. Его песня прервалась. За ним отправилась сестра и еще один брат. Но и их песня прервалась. Тогда я ринулся с оставшимися братьями и сестрами туда, в самый центр Хаоса.

— И что ты увидел там? — пораженная новым откровением, тихонько спрашивала Котя.

— Его. Змея.

— Что за Змей? Все говорят о нем, у нас в легендах его упоминают: «и придет змей, и настанет конец времен».

Вен Аур облизнул пересохшие губы, глаза его увлажнились, он сжал кулаки и ответил:

— Так и есть! Змей черен и необъятен. Сквозь тьму лишь мерцают его глаза. Один — желтый, другой — красный. Это он поглотил однажды миры, смешал людей, животных и растения.

— Значит, Змей — это ваше божество? — с сомнением заметила Котя.

— Нет! — воскликнул решительно Вен Аур, но вновь перешел на спокойный шепот: — Нет. Я в это не верю. Есть у нас те, кто верят. Но я его видел. В сердце Хаоса видел его, Разрушителя Миров. И от него не исходило никакой песни, вокруг него царствовала мертвенная тишь. В Хаосе что-то наделяет каждого из нас песней, волей, стремлениями. Змей же — это лик самой смерти.

— Как ты спасся от него? — спрашивала Котя, тоже невольно перейдя на шепот. Чудилось, что в тишине раннего зимнего вечера страшный монстр услышит их и нападет, если повысить голос.

— Нам на помощь пришли отец и мать, да еще привели с собой всю нашу стаю. Случился бой, много славных воинов полегло тогда. Но Змей… — Вен Аур прищурился, кривя рот: — Он просто уничтожал наши песни, убивал, даже не двигаясь с места. И нам пришлось бежать.

— Мне страшно, Вен, — отозвалась Котя и прижалась к мужу, содрогаясь от мысли о том, как мал и слаб их мир.

Где-то во тьме караулило нечто зловещее, нечто темное и неизведанное, неподвластное даже созданиям Хаоса.

— Не бойся. Сам по себе Хаос не зло. В той же мере, как и мир людей.

— Это я уже знаю, — кивнула Котя.

— Но от Змея и выстроили Барьеры. Я видел еще несколько миров. Ваш мир так красиво светился! Но это лишь половина старого мира.

— А где же другая? — поразилась Котя.

Она с трудом представляла, как выглядит целый мир, раньше весь ее мир заканчивался частоколом и околицей деревни.

— Где-то, — пожал плечами Вен Аур. — В незапамятные времена Змей разорвал его на два куска. Возможно, второй парит в другой части Хаоса, окруженный своим Барьером, возможно, мы и есть вторая половина твоего мира. Главное, что зов един для нас всех, он дает смысл существованию. А еще мы верим, что однажды придет Страж Вселенной и сразит Разрушителя Миров. И настанет Великая Песня Мира.

— И наши миры объединятся?

— Такого там нет. Но, думаю, это зависит от нас.

Котя не догадывалась, что такое «Вселенная» и как выглядит Страж, но эта легенда давала надежду, как и многие сказки. Вен Аур незадачливо потупился и вздохнул:

— Ну, вот, поминание почивших перешло в рассказ о пророчествах. Опять я все делаю не так. Я просто хотел вспомнить о братьях и сестре.

— Все так. Главное, что ты помнишь их. Не забывай. Никогда и никого не забывай.

— Да, я не забываю. Вот еще тоскую об Огневике. Как он там, куда отправился? За меня ведь пострадал, — задумался Вен Аур, лохматя отросшие кудри. Теперь они красиво сливались с мягкой светлой бородой.

Котя кивнула ему и снова задумалась о том, что у нее так и не появилось настоящих подруг после гибели Жели. Хотя бы Огневика они спасли, если, конечно, Генерал Моль до него не добрался. С того летнего вечера больше не тревожил стрекот его крыльев.

— Скажи, а Генерал Моль тоже сражался со Змеем? — задумчиво спросила Котя.

— Сражался, — кивнул Вен Аур. — За то его и уважают все. Нам бы еще не угрожал. Да вроде уже и не угрожает… О, смотри-ка, к нам пожаловали.

— Добрые люди, подайте ради десятерых светлых духов, — донесся скрипучий старушечий голос из-за деревянной двери.

Вен Аур отворил, и на пороге показалась закутанная в рваный черный платок нищенка.

— Угощайся, добрая женщина.

Коте согбенный тощий силуэт показался отчего-то знакомым.

«Бабка Ауда? — испугалась она, но опомнилась: — Да нет, быть такого не может. Она сгорела в тереме вместе с Веей». Котя гнала от себя косматого призрака, эту сухопарую ведьму с хрипящим смехом. Бабка Юрена хотя бы зла никому не желала, да затерялась где-то, ушла помирать. Ауда же возникала недоброй вестницей, как орущий в ночи козодой.

Нищенка ушла, но за ней потянулся ручеек обездоленных — вдовы, сироты, оставшиеся после войны в одиночестве немощные старцы. Для каждого находилось теплое слово и небольшой дар. Сами имели немного, но больше, чем вечерние скитальцы. Не так давно они и сами входили в город двумя «погорельцами» без роду и племени.

Теперь Вен Аур проявил небывалую щедрость. Он с широко раскрытыми глазами встречал каждого нуждающегося. После первой посетительницы они являлись до самой ночи. Для каждого нашлось посильное утешение.

И когда уже иссякло нехитрое угощение, а хозяева избы собирались спать, в дверь неуверенно постучали. Наверное, самые последние из просящих милостыню во имя духов. Столько неуверенности звучало в робких ударах по дереву, столько мольбы, что у Коти невольно сжалось сердце в неуверенном предчувствии.

— Я открою, сиди, ты и так всех угощал, — махнула мужу Котя и устремилась к двери.

Лучина почти догорела, а на улице уже установилась непроглядная мгла, отчего лица почти не различались. На пороге стояла женщина с грудным ребенком не старше двух месяцев. Он наверняка замерз и от усталости даже не плакал. Наготу обоих скрывали засаленные прожженные в нескольких местах обноски. На голове у женщины еще угадывался цветной повойник под плохоньким платком.

— Добрые люди, подайте во имя… — запела жалобно нищая, но вдруг подняла глаза, и голос ее надломился: — К-Котя? Котя, это ты?

— Мама, — обмерла Котя, узнавая в оборванной нищенке родную матушку.

Как же не признала-то сразу! Столько времени ждала, столько терзалась неизвестностью, а теперь в чудесное время, когда приоткрывался стык между миром живых и почивших, едва не разминулась. Впрочем, мать слишком изменилась. Она и раньше-то выглядела старше своего возраста от всех переживаний и тяжелого быта, а теперь и вовсе постарела за год на десять лет: рот западал, видимо, от потерянных зубов, под глазами змеилось множество морщин, кожу покрывали следы недавней болезни и сажа.