Следствие ведет блондинка - Анна Трефц

— Хорошо иметь своих в приемной директора, — ухмыльнулся он и взял рюмку в слабую руку, — Вы не будете? А то мне как-тонеудобно пить в одиночку.

— Хм… — она на секунду задумалась, потом согласно кивнула, достала рюмку для себя и до половины наполнила ее коньяком, — Лимона, к сожалению…

— Да бросьте, — скривился Андрей, — Мы же не ради удовольствия пьем.

— Правильно, чтобы стресс снять.

Они чокнулись и молча выпили. Коньяк обжег сначала язык, потом горло, а потом покатился внутрь организма, распространяя на своем пути вязкое тепло. У Тамары дух захватило. Она не имела привычки пить что-то крепче сухого вина и теперь долго откашливалась и отфыркивалась, зажмурив глаза. А когда открыла их, то натолкнулась на взгляд Сазонова. Он вдруг потянулся, взял ее за руку и жарко заговорил:

— Вы славная девушка, Тамара! Очень! Вы такая замечательная, я о такой всю жизнь мечтал! И надо же, встретил именно теперь, когда все… все… — тут он запнулся, отвернулся, уставившись в окно приемной и тихо закончил, — Когда все повернулась с ног на уши. Я очень плохой человек!

Она попыталась возразить, что вовсе так не думает, но он отрицательно мотнул головой, прервав дискуссию, и продолжил:

— Не спорте! Вы меня не знаете. Я преступник и трус. И совершил все из трусости. Раньше я тешил себя мыслью, что делаю что-то хорошее, что-то полезное, пусть и не законное, но я помогаю тем, до кого и дела-то никому нет. Но потом меня прижали, и я струсил, — он невесело хохотнул, — Тамара, я такое натворил, что мне нет прощения. Все эти смерти — это все я, понимаете… Все я. И все оттого, что я боюсь разоблачения!

Он резко повернулся к ней и взглянул прямо в глаза. Тамара отшатнулась, столько в его взгляде было отвращения к самому себе, столько отчужденности. Они молча смотрели друг на друга с минуту. Потом Андрей как-то сник, выпустил ее ладонь из своих пальцев и поднялся.

— Не нужно мне было сюда приходить, — пробормотал он, — Но это тоже все от трусости и слабости. Почему-то мне захотелось снять тяжесть с души. Я и раньше хотел рассказать вам. Не Тарасову, а именно вам. Я даже обрадовался, что его нет на месте. Шел-то к нему… Подумал сегодня и решил, пускай все будет, как будет. Пойду, повинюсь. А вышло вот как. Директора не застал, на вас все выплеснул. Боже! Вы-то тут при чем!

У Тамары от неожиданности нога подвернулась, и каблук опять лег на пол. Так она и стояла в одной сломанной туфле. А он побрел к выходу. Уже на пороге обернулся, снова посмотрел на нее.

И тут у Тамары похолодело в еще недавно разогретой коньяком груди. В его глазах она прочла просыпающуюся угрозу. Она поняла, что Сазонов уже жалеет о сказанном. Жалеет настолько, что она из душевного друга превратилась в лишнего свидетеля.

— Зря я разоткровенничался, — посетовал он, словно сожалея о том, что теперь ее придется убить, чтобы тайна не пошла гулять по чужим ушам, — И не смотрите вы на меня так, Тамара! Я трус. Я ничтожество. Я преступник.

С этим он вылетел вон, оставив девушку в полной растерянности и со сломанным каблуком.

***

Марго уже в который раз за утро повысила голос, ожесточенно тыча алым в розовых узорах ногтем в план кабинета, выполненного архитектором на плотном листе бумаги.

— А я вам говорю, что аквариум следует поставить у противоположной столу стены, понимаете! — она изо всех сил пыталась подавить раздражение, которое всегда бушевало в груди, когда она сталкивалась с носителями непроходимой тупости. Вот как сейчас. Дизайнер по интерьеру смотрел на нее послушными коровьими глазами, но выполнять ее прямые распоряжения категорически отказывался. И это несоответствие взгляда и действий выводили ее из себя еще больше.

— А я вам повторяю, — тихо, но упрямо проговорил дизайнер, — вам нужен зеленый уголок, включающий в себя фонтан и аквариум с рыбами, но растения загородят все окно. В вашем кабинете будет как в джунглях — темно и сыро.

— Но почему?!

— Потому что большие листья растений не пропустят свет внутрь помещения, — терпеливо пояснил дизайнер.

Марго задумчиво глянула на девственное окно.

— А нельзя ли передвинуть окно… — она помотала головой, поняв несуразность своей просьбы, и с горечью посетовала, — Нет, ну какой же неудобный кабинет мне выделил Тимочка. Будто специально создал все условия, чтобы я тут страдала.

— Никаких страданий не будет, если переместить всю зелень вместе с фонтаном и аквариумом вот в этот угол, — дизайнер ткнул пальцем в план кабинета на своем листе.

— Конечно! И чтобы посмотреть на рыб, мне придется перегибаться через стол!

— Сколько раз за день вам захочется глянуть на рыб, — примирительно прогундел дизайнер, — Не больше, чем два-три. В конце концов, вот сюда мы поставим два небольших кресла со столиком, и, если вам уж так сильно захочется полюбоваться рыбами, вы сядете в кресло и будете наслаждаться этим зрелищем хоть до конца рабочего дня.

— Хм… — на сей раз Марго задумчиво уставилась в предполагаемый уголок живой природы, прикидывая, будет ли ей удобно созерцать рыб так, как говорит дизайнер, — Но фонтан я хочу из розового мрамора.

— Да ради Бога! — широко улыбнулся тот, — Любой каприз за ваши деньги.

Пойдя на столь изысканный компромисс, она немного успокоилась, решив, что лучше полагаться на мнение профессионала.

***

Похоже, единственным человеком из всех заводских служащих, у которого в это утро было прекрасное настроение, являлся курьер Федор Скоков. Он весело поприветствовал кислого охранника на проходной, вбежал по ступенькам крыльца офисного здания, распахнул входную дверь и устремился туда, куда звало его сердце.

Душа у него пела что-то легкое и веселенькое. Он был почти счастлив. Как никогда он приблизился к своей мечте стать завидным женихом, чтобы Тамара Волкова, наконец, обратила на него свой высокомерный взгляд. Он выполнил все пункты своего плана. Не зря он так осторожничал в последнюю неделю. И пистолет ТТ с дарственной надписью ему очень даже пригодился. Во всяком случае, надежно скрытый сейчас от посторонних глаз, он бултыхался в рюкзаке, в самодельном футляре, выполненном из книг, которую ни один охранник не посмеет раскрыть: «Шопенгауэр. Избранное».

Этот автор вызывает интерес только у десятиклассников и студентов первого курса, которые полагают, что пессимизм — есть основа мировоззрения. Ко второму курсу у большей части молодого поколения сходят прыщи, они начинают жить по Фрейду, и пессимизм Шопенгауэра становится неактуален.

Федор пронесся по знакомому коридору, на