Павлик - Олег Иванович Чапаев

пирамиду видит? Как вы тут оказались, кто все эти люди вокруг вас, зачем вы здесь и почему – разве вы себе в тот момент такие вопросы задавали?

– Нет, – Игорь Сергеевич даже задумался, но потом отрицательно помотал головой. – Нет, пожалуй, не было у меня в тот момент таких вопросов.

– Конечно, – рассмеялся Павлик. – Но тут удивительного, в принципе, ничего нет. Такими вопросами на самом деле почти никто не задается! А ведь сон, если я правильно помню, тревогу у вас вызвал? Чувство дискомфорта от того, что что-то сделать нужно, а что именно – вы и понятия не имеете. Правильно?

– Да, чувство тревоги точно было, – его собеседник нахмурился. – И тревога была, и дискомфорт. Нельзя сказать, чтобы мне что-то там угрожало откровенно, но тревога, вы правы, явственно ощущалась. Я бы сказал, что вот как раз непонимание мое – что именно я сейчас сделать должен – эту самую тревогу и вызывало…

– Конечно, – хмыкнул Павлик. – Но ваш сон – семечки еще, по большому счету. А вот с моим – тут все на порядок хуже и сложнее. У вас только легкий дискомфорт и тревога неясная, а у меня – ужас смертный и безнадега полная! Фактически, – он помрачнел, – я на том поле-то вообще чуть разумом не двинулся! Это я про воспоминания, которые потом были, а про то, как я всеми остальными становиться стал: девочкой той, мамой ее, фрицем на колокольне – и молчу даже! Пока речь только про ощущения мои на поле том, перед последней атакой. А ведь у меня, Игорь Сергеевич, вообще вопроса ни разу не возникло: «А кто я такой, собственно?» Я же не спрашивал себя, как я на поле том оказался да почему… У меня ведь, как и у вас, только одна мысль пульсировала: что мне сейчас что-то делать придется. Причем, известно, что. В атаку идти, на смерть. Грудью на очередь, – Павлик помрачнел еще больше, а потом внезапно встрепенулся. – Мне же тогда вполне и того хватало, что что-то есть. То есть, я имею в виду, хватало, что есть поле то, пулеметчик на колокольне, очередь его, ребята, в траве лежащие. Я же знал, – он выделил интонацией «знал!», – кто я такой! Но ведь это знание, как события потом показали, не стоило и гроша медного! Я же не Игорь Смирнов оказался! И я сейчас именно на этом и пытаюсь ваше внимание заострить, именно на этом моменте. Мы всегда знаем, кто мы такие, или, – саркастически хмыкнул он, – думаем, что знаем! И мы себе этот вопрос – «А кто, собственно, я такой?» – ни разу не задаем! Нам нашего знания, – он снова выделил слово «знание» интонацией, – вполне хватает! И вот что в итоге получается, если начать с этим вопросом по-настоящему разбираться: нам всегда достаточно того, что вокруг нас что-то есть. Достаточно того, что происходит что-то. Люди ведь как рассуждают, – теперь молодой человек уже весьма язвительно улыбался. – Есть что-то вокруг – уже хорошо! Происходит что-то – уже здорово! У других, дескать, все не так позитивно, как у нас пока. Вон, дескать, Вася-сосед еще вчера на гармони играл и морду бил другу Сереже, с коим вместе самогон бухал, а теперь лежит бездыханный. И ни гармонью не интересуется, ни мордой Сережиной, заметьте! Потерял, одним словом, Вася интерес к жизни, вместе с жизнью, естественно! И глядя вот на такое, людям вообще не до всей этой саморефлексии. И вопросы эти проклятые: «А кто я такой, собственно?» да «Что происходит со мной?», и уж тем более «Почему происходит все это со мной, а не с кем-нибудь?» – они людей давно, в принципе, интересовать перестали. Происходит что-то – уже хорошо, и не фига себя вопросами разными бестолковыми терзать! Радоваться нужно, пока с тобой еще хоть что-то происходит, – вот так, примерно, люди нормальные и рассуждают. Есть самогон – бухай, есть гармонь – играй, есть друг Сережа с мордой целой – разбей ему морду, оставь свой след в милицейском протоколе! А саморефлексия – удел лохов без гармони и самогона! Нечего им бухать, некому клюв начистить – вот и начинают, мол, себя разными вопросами мучить типа «А кому это, собственно, бухать нечего?», «А у кого это, если разбираться начать, гармони нет?», «Почему у меня – нет, а у всех других – есть?». Для нормального персонажа такие вопросы – пустая трата времени, как сами понимаете. Нормальный гражданин как рассуждает? Нет гармони – нечего терзать себя понапрасну! Отбери у того, у кого она есть. И рожу еще набей, восстанавливая историческую справедливость!

– А что тут не так? – Игорь Сергеевич усмехнулся и пожал плечами. – Вполне логичное поведение.

– Правда? – Павлик хмыкнул. – С одной стороны, да, конечно. Все логично, если особо не задумываться над происходящим. Но когда у меня сны эти начались, а потом и церемония произошла, то мне после этого ни минуты логичным не кажется, что я себе подобных вопросов не задавал. Я вдруг осознал, – он горько усмехнулся, – что на главные вопросы жизни я ответов-то вообще не искал! Уверен был, что знаю я ответы эти! И меня все что угодно интересовало, кроме вот этих вопросов, которые самыми главными и оказались в итоге.

– А почему вы эти вопросы самыми главными считаете?

– Как это – почему?! – вскрикнул Павлик и, забыв обо всем на свете, развернулся к собеседнику, отчего «Гелендваген» тут же резко вильнул на дороге. Чертыхнувшись, он выправил автомобиль. – Как это – почему?! Да вы сами посудите: если бы я знал, что я вовсе и не Игорь Смирнов, которому прямо сейчас на пули бежать, я что, ужас смертный испытывал бы? Мучения адские на поле том проклятом? Если бы я знал, что все это сон просто, наваждение, стал бы я всю гамму чувств, такую богатую, переживать? Да нет, конечно! – он пожевал губами. – И ведь схожая ситуация всегда, везде и во всем: мне кажется, что я знаю, кто я такой и что происходит. И раз знаю, значит, и вопросы эти задавать себе не нужно. А нет вопросов – нет и ответов, а есть мучение сплошное от наваждений разных, которые, как реальность, становятся. Только становятся все эти наваждения реальностью, заметьте, исключительно потому, что я, как дитя малое, своим знаниям липовым верю!

– Слушайте, Павел, – Игорь Сергеевич усмехнулся. – Ну а что изменилось бы, если бы вы вдруг поняли, что вы – Павел, который сейчас в кровати спит? Вот что кардинально измениться могло?

– Как это –