История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века - Фредерик Дар

— Феномен Наполеона, — говорю я, узрев сходство неожиданно для себя, но не для Берю, — в его магнетическом воздействии на людей. Он — верх воинского романтизма. Солдаты его гвардии умирали с криком: «Да здравствует император!» Это ли не фанатизм, скажи?

— Ещё бы! — одобряет профофан.

— Надо сказать, он умел с ними говорить. После Аустерлица он сказал им: «Солдаты, я доволен вами! Когда вы произнесёте: „Я был под Аустерлицем“, вам ответят: „Вот это герой!“».

— Блин![204]— признаёт Толстяк.

— Вот-вот! Когда он ел свой суп в лагере, он называл своих гренадёров по имени.

— Он что, знал их имена?

— Ему их подсказывали.

— Ловко! Такое всегда срабатывает. Главное, это дать понять чуваку, что только о нём и думаешь. Тогда он считает, что он на виду, и лезет из кожи.

— Ты прекрасно понимаешь жизнь, мой Берю.

Мы останавливаемся перед моим приятелем, торговцем цветными металлами. Я рассказываю ему об чём, собственно, идёт спич, и он одалживает мне часы в виде броши из литого золота, инкрустированные регби и геморроем.

— Смотри, чтобы не стибрили, эта штучка стоит двести тысяч.

— Не волнуйся, у меня рысий глаз, — успокаиваю его я.

Берюрье с изумлением смотрит на часы, отличием которых является то, что у них циферблат абсолютно чистый.

— Оригинально, — признаёт он, — но непрактично, без бутылки не разберёшь, который час. Солнечные часы и то удобнее.

В надежде на покупателя, мой товарищ ювелир уверяет, что у каждого нормального человека сетчатка уже помнит географию циферблата, и в доказательство просит меня называть разное время, поворачивая стрелки.

— Слушайте, — говорит Толстяк, — это хорошо, но будет ещё лучше, если убрать и стрелки…

Потеряв надежду, мой приятель кладёт часы в футляр, и мы с ними отчаливаем.

— У него были ещё и другие победы! — подсказывает притворщик, едва втиснув свои двести двадцать фунтов в мою тачку.

— Были и другие: после Аустерлица была Йена, затем Фридланд и Ваграм…

— О, Зал Ваграм! — восхищается Толстая Морда.

Как всегда, Берю попадает не в струю, это один из его недостатков. Ты ему толкуешь про Груши´, а он кроет Блюхером.

— В 1811,— открываю ему я, — могущество Наполеона было просто фантастическим. Никогда Франция не была такой огромной, такой необъятной, как в этом году. И никогда уже она такой не будет. В ней насчитывалось сто тридцать департаментов! Наполеон был не только императором французов, но ещё и королём Италии. Его брат Жозеф был королём Испании, его брат Луи — королём Голландии, его брат Жером — королём Западной Германии.

— Не мечите, уже полный двор, — шутит Любезный.

— Поскольку он не мог, как я уже сказал, иметь ребёнка от этой бедной Жозефины, он с ней развёлся и женился на Марии-Луизе, дочери эрцгерцога Австрийского.

Берю хватает меня за руку.

— Тут не всё сходится в твоём деле, Сан-А.

— Вот как?

— Ты говоришь, что у него не могло быть короедов с Жозефиной, но ведь у неё уже был один от её первого мужа.

— Точно.

— Вывод: Наполеон был бесплодным. С ума сойти, сколько чуваков было с увядшими колокольчиками в Истории.

— У Наполеона был сын с этой жеманницей Марией-Луизой: король Рима!

— Король Рима, держи карман шире! Надо остерегаться австриячек, приятель. Вспомни про Марию-Антуанетту! Её Людовик Шестнадцатый не мог расписываться своей шариковой ручкой, и всё же она ему настрогала шпротов, сколько душа желала.

— Короче, — теряю я терпение, — он разводится с Жозефиной, женится на Марии-Луизе, и у него с ней рождается ребёнок. И этому ребёнку уже не суждено было править под именем Наполеона Второго. Этот ребёнок был предвестником беды! Начиная с его рождения, счастливая звезда Наполеона стала гаснуть. Он пошёл по наклонной плоскости. Неприятности начались в Испании. Этот гордый народ не захотел, чтобы Жозеф был их монархом, и вспыхнула герилья. Имперская армия, при всём её могуществе, ничего не могла сделать с партизанской войной. Впоследствии будет сказано, что Испания стала её могилой.

И, как верх неосмотрительности, Наполеон, возомнивший себя непобедимым, начинает кампанию в России. Всё идёт хорошо до Москвы. Но русские поджигают город. Приходит зима. Обоз не поступает. Великая армия вынуждена начать отступление, что толкнёт Виктора Гюго через несколько лет написать свои самые лучшие стихи.

— Ну и?.. — хрипит любитель захватывающих исторических эпизодов.

— Ну и империя приходит в упадок. Поражения следуют одно за другим. За три года весь барак развалится, Франция будет захвачена, империя разгромлена. Наполеон будет вынужден отречься, и союзники сошлют его на остров Эльбу.

— Это рядом с Корсикой?

— Да, Толстяк, и даже рядом с Францией. Ну, очень рядом, как ты это скоро увидишь. Должен тебе сказать, что до сих пор меня восхищало в Наполеоне его везение и его организаторские способности. Но, начиная с острова Эльбы, мне он уже интересен как человек. В этот период проявляется его истинное величие. До этого он трудился только ради своей славы и всё и потерял. Отныне же он творит Легенду.

Остановка — буфет. Мы снова в студии. Мы обговариваем операцию с Вирджинией. Наша подружка шепчется с одной начинающей актрисой, которая соглашается сыграть роль подставной овечки. Милая блондинка с курносым носом производит эффект с брошью. Как охотник, который приближается к жаворонку, пользуясь зеркалом.

Пока она сверкает перед всеми, мы втихую идём пропустить глоточек и посмаковать свиные шкварки.

С полным ртом, жирными губами, дробящими зубами, с шкварками на носу, ножом в руке, в забрызганном прикиде, окунув галстук в стакан красного вина, в шляпе в виде нимба, Толстяк брызжет на меня в упор:

— Слушай, папаша, так можно заснуть на ходу! Ты рожаешь свой остров Эльбу, или что?

Вот тиран! Прямо-таки Наполеон образования!

— Хорошо, сынок! Итак, мы в 1814. Потрёпанный Наполеон высаживается на острове Эльба. Место приятное для глаз, цветущее и, прямо скажем, средиземноморское. Уставший экс-император как будто трезвеет. Он намерен вести спокойную жизнь рантье и писать мемуары под солнышком, попивая кьянти. В конце концов, не была ли его судьба самой замечательной в истории? Но человек действия остаётся человеком действия. И вот понемногу машинное отделение этого великого человека, однажды остановившись, начинает набирать обороты. Рядом с ним старая гвардия из восьмисот верных солдат. Он проводит с ними манёвры, прокладывает дороги, возводит порты, строит корабли. Безмятежный остров Эльба гудит как улей, в котором императорские пчёлы собирают особый мёд!