Почтовые открытки - Энни Пру

ними. – В его голове звучал голос Бена, словно они снова сидели с ним ночью в горах. – Понимаете, это как камень в реке. Холмы, каньоны, долины и горы взбаламучивают воздух над собой так же, как камень на дне реки заставляет бурлить воду. Чем больше камней, тем неспокойней река. Идете вы в свою обсерваторию, построенную в горах, таких, скажем, как здешние, чтобы посмотреть на звезды, а они мерцают и расплываются так, что ни черта рассмотреть невозможно. Лучше всего строить обсерваторию на вершине одиночной горы. А еще лучше, если гора эта стоит на острове или на берегу моря. Пролетая над водой, воздух разглаживается. О, тут надо много всего учитывать, – сказал он, глядя Кости прямо в глаза. – Это я еще и не начал рассказывать. Ладно, продолжим как-нибудь в другой раз. Мне еще надо поменять повязку собаке на спине.

Пола заговорила печальным голосом, какой был у нее предназначен для плачущих младенцев и разговоров со своими сестрами, когда те являлись с плохими новостями, – слова, казалось, состояли из одних скорбно изливавшихся гласных:

– Ах, бедная старушка, что с ней случилось?

– Думаю, она подралась с тем, что раньше составляло мой зимний доход. Я не рассказывал? – Снаружи, из-под колеблющегося мерцания звезд, донеслись последовательные короткие крики стаи койотов, похожие на крики кур, сбегающихся на салатные листья. Пола прижалась к Кости. Теперь с холма за дорогой донеслась высокая протяжная утонченная нота.

– В былые дни это была моя заначка на черный день, – сказал Шляпник. – О, цены на мех тогда были высокими. Может, когда-нибудь снова станут. Может, даже в этом сезоне. Я бы мог тогда попробовать здесь, в окрестностях. Зимой поохотился бы с капканами – и заработал бы достаточно, чтобы двинуться дальше. Охота с капканами когда-то приносила хорошие деньги. Вам это, наверное, кажется грубым. Да, жизнь груба.

Выражение лица Полы было холодным. Она думала о невинных зверьках, жестоко зажатых в ловушке, об их пересохших от страха пастях, представляла, как этот старик с тяжелым взглядом голубых глаз подкрадывается к ним, без умолку бормоча что-то успокаивающим голосом, но держа наготове окровавленную острую палку.

А сам он тем временем уже перешел к другой, старательской истории, в которой он в темноте наступил босой ногой на гремучую змею, подпрыгнул и приземлился… снова на змею. Она не хотела слушать его истории про диких уток с животами, проткнутыми проволокой, на которую они нанизаны, – концы проволоки связаны, и утки дергаются, сталкиваясь друг с другом, между тем как проволока врезается все глубже в их живую плоть – или про древесных крыс, живьем брошенных в костер.

* * *

Кости и Пола, растянувшись на своем футоне[132], в желтом свете керосиновой лампы играли в паучков. «Ползу-ползу-ползу», – шептал Кости, перебирая пальцами и думая о том, что Пола пахнет зрелым подкопченным сыром и скунсом, но как только она схватила его за пестик, его нос отключился.

– Надеюсь, ты не станешь таким же болтуном, когда состаришься? – шепнула она ему в ухо.

– В моем роду мужчины умирают молодыми. Ты никогда не узнаешь историй, которые я мог бы придумать. Про охоту на гигантского лося! Про аварии в шахтах! – Они рассмеялись, но мысль о помутненной болтливой старости Шляпника заставила их в панике броситься в объятия друг друга, целуясь и толкаясь пружинистыми движениями тазовых костей.

49

Что я вижу

Он точно не знает, где он. Столько дорог выглядят одинаково: повторяющиеся дорожные знаки, желтая линия горизонта. Одинаковые легковые машины и грузовики, снова и снова. Но ранним утром, еще не зажатый потоком движения, он находит окольные пути, где видит американские клены, деревья сумаха, из почек которых проклюнулись зеленые коготки.

Иногда ему встречаются вехи, не изменившиеся с тех пор, как он ездил этой дорогой давным-давно. Между розовыми скалами и малорослыми дубами с ревом несется ветер, журавли пронзительно кричат на болоте. В утреннем свете небо оживает множеством птиц. Он вспоминает запах изрытых пещерами скал. По спутанной траве крадется лиса.

Он сворачивает на дорогу, бегущую вдоль подножия холмов. Старая борозда тянется параллельно дороге. Маслянистые камни под колесами пробуравлены крохотными ямками диаметром с кончик тонкой веточки. Путешественники высекли на скалах свои имена заглавными буквами высотой в фут, с цветистыми амперсандами[133]. Даты проплывают мимо: 4 июля, 1838, 1862, 1932, 1876, 1901, 1869, 1937.

Утесы становятся более темными. Слова ярко выделяются на их фоне яркими красками: «Явление Святого Духа «67», «Бобби любит Ниту», «Христос грядет», «Федора». Надо бы написать «Беллерофонт»[134]. Фазаны пролетают над машиной, волоча за собой сложенные длинные хвосты. По краям полей – развалившиеся фермы, неряшливые дома, одряхлевшие, готовые окончательно рухнуть. Земля расстилается впереди гигантскими волнами, то поднимаясь, то опускаясь. Заборы забиты перекати-полем, ОЗЕРО ФЕДО́РА. ГУСЕНИЧНЫЕ ТРАКТОРЫ «МАСТЕР». «СПОКОЙНЫЙ ОТДЫХ И НОЧНОЙ СОН. МОТЕЛЬ «РЕПЕЙНИК». «ПОСЫЛАЕТЕ $60 – ПОЛУЧАЕТЕ ПОЛНЫЙ КОМПЛЕКТ».

А вот лошади, чертовски красивые верховые лошади, на каких он никогда не ездил. Индейское пение из резервации «Розбад», пение, похожее на завывание ветра. Голос женщины-диктора с придыханием, в быстром ритме: «…для Джонни Белого Глаза, умершего в тысяча девятьсот восьмидесятом году, сегодня ему исполнилось бы тридцать два года, его мать и все остальные просят спеть «Горжусь тем, что я американец».

Когда он останавливается и выходит из машины, тишина взрывается ревом хора.

Он решает ехать на восток, но не пересекает реку Миссури. Вместо этого по какому-то беспокойному старческому наитию сворачивает на запад-северо-запад. Какая, собственно, разница?

Доезжает до Марселито, в Калифорнии, останавливается в баре «Звезды и луна», рассказывает тамошним посетителям о своих урановых похождениях, о Пуле Вулффе, который едва ли вписался бы в нынешние времена, пока в темноте кто-то не отцепляет его старый горбатый фургон и не угоняет его. С ним исчезают капканы, записная книжка индейца, коллекция шляп, сковородка, оловянные тарелки и вечно улыбающееся лицо Хута Гибсона.

Но у него еще есть пикап с проступающей из-под краски ржавчиной. Разоренный, сломленный, он дрейфует по садам и полям в общем Потоке.

Поток рабочих-мигрантов течет на север и запад, обратно на юг, потом снова на запад, расщепляется и возвращается по собственным следам в склепанных на скорую руку автобусах и тарахтящих «Кадиллаках» к плантациям авокадо, апельсинов, персиков, салата фризе, бобов, похожих на пальцы инопланетянина, картофеля, сахарной свеклы, кормовой свеклы, яблок, слив, нектаринов, винограда, брокколи, киви, танжеринов, грецких орехов, миндаля, крыжовника, ежемалины, клубники. Усеянная «песчинками» клубника, кислая и шероховатая во рту, но красная, как свежая кровь. Войти в этот Поток легче, чем выйти из