Валашский дракон - Светлана Лыжина

По возвращении в столицу придворный живописец ещё долго не хотел сдавать Его Величеству заказанный портрет. Сначала вдруг взялся подправлять блики на жемчужинах и на пуговицах, а затем собственноручно варил лак, покрывал этим лаком картину, сушил.

То, что касалось лака, старик обычно поручал ученику, а теперь вдруг сам. «Зачем?» – недоумевал Джулиано и принялся сетовать, что деньги уже кончились, поэтому, чтобы не умереть с голоду, придётся опять влезать в долги. Учитель лишь отмахивался, и вот тут стало понятно, что старик просто не хочет расставаться с картиной, которую считает последней своей серьёзной работой. На новую у него уже могло не хватить сил. Вернее, хватило бы только на то, чтобы начать, но не на то, чтобы закончить.

Пока старик тянул время, наступило лето, а после оказалось, что Его Величество очень занят некими важными делами, и на приём во дворец было не попасть. Затем началась война в Силезии, которая длилась всю осень, поэтому флорентийцы смогли представить Его Величеству оконченный портрет лишь в начале зимы, когда король вернулся в столицу.

Джулиано полагал, что долгое ожидание в итоге обернётся выгодой, ведь всегда лучше сдавать работу, когда настроение у заказчика приподнятое, а король наверняка ликовал. Как ещё должен чувствовать себя человек, который находился на волосок от поражения, но одержал блистательную победу!

В октябре Матьяш с частью войск оказался запертым в крепости Вроцлав. Осаждавшие – король Казимир с сыном – имели очень серьёзный численный перевес, но так и не догадались об этом. Они могли догадаться, будь у них больше времени, однако другая часть войск Матьяша подошла к врагам с тыла и тем самым перекрыла дороги, по которым армию неприятеля снабжали провизией.

Почувствовав пустоту в желудках, осаждающие отступили, а венгерский король, видя, что почти все польские войска сейчас в Силезии, отправил несколько своих отрядов в сторону Кракова. Так венгры едва не дошли до польской столицы, а у Матьяша появился повод гордиться собой! Именно в таком настроении он, должно быть, и согласился принять флорентийцев.

Джулиано полагал, что взглянуть на портрет король позовёт всех придворных, но предположение не оправдалось. Живописцев препроводили в небольшую комнату, служившую для учёных занятий Его Величества, и сказали, что Матьяш придёт через четверть часа. Этого времени с лихвой хватило, чтобы поставить картину на подставку и повернуть к свету так, чтобы смотрелась наиболее выгодно.

Ученик придворного живописца даже успел оглядеть окружающую обстановку и прежде всего – большой стол, заваленный бумагами, поверх которых валялись старые изгрызенные перья, а одна кипа листов, совсем высокая и вот-вот готовая рассыпаться, была придавлена серым камнем, имевшим вкрапленья серебра. Возле кипы поблескивала большая линза. Наверное, король использовал её, чтобы рассматривать книжные рисунки. Возможно даже, рисунки находились в фолианте, лежавшем здесь же, на столе, и заложенном закладкой ближе к концу. «Да, – подумал юный флорентиец, – прав оказался некий остряк, который утверждал, что Матьяш, в отличие от многих монархов, не только собирает книги, но и читает».

Меж тем старый живописец переминался с ноги на ногу – он бы с удовольствием куда-нибудь присел, но в королевское кресло за столом сесть не мог, а другое кресло оказалось занято – там лежала «мантия учёного», чёрная накидка для тех, кто не хочет пачкать одежду чернилами. Очевидно, мантию положил на кресло сам король, поэтому перекладывать её не следовало, а других свободных мест для сидения в комнате не осталось.

На каменных скамеечках, устроенных под окном, тоже громоздились бумаги. Можно было даже заметить, что наверху одной из стопок лежит астрономический календарь, что лишний раз свидетельствовало об учёности Его Величества, но всех этих свидетельств и так хватало, а вот мест, куда можно присесть…

Джулиано даже заглянул за тёмно-красный занавес, закрывавший одну из стен, чтобы посмотреть, не обнаружится ли там табурет, но за завесой находились полки, где наряду с географическими картами, скатанными в трубки, и хитрыми измерительными приборами, не поддающимися описанию, стояли толстенные тома в кожаных обложках, подобные книге, что лежала на столе.

«Наверняка в этой комнате есть фолианты, доставшиеся королю в наследство от заговорщиков», – вдруг подумал Джулиано, знавший, что у Матьяша появилось много ценных книг после того, как был раскрыт заговор двух высокопоставленных церковных деятелей, один из которых, Витез, когда-то являлся воспитателем короля, а другой, племянник Витеза, успел прославиться как поэт.

Заговорщиков было не жалко – сами виноваты! Они помыкали Его Величеством лет пятнадцать, заставляли воевать с турками, а когда король возмужал и дал понять советчикам, что теперь будет решать сам, Витез с племянником начали побуждать венгерских вельмож к тому, чтобы сместить Матьяша и посадить на трон кого-нибудь другого.

Джулиано невольно вспомнил слова Дракулы о том, что Матьяш не любит крови и потому избегает рубить головы. Наверное, поэтому Витеза не казнили, а поместили под домашний арест до конца жизни, но старый интриган вскоре умер сам, как и племянник, который, сбежав из страны, по дороге очень сильно простудился и умер.

С того времени, как был раскрыт заговор, прошло больше двух лет. Дело давнее, но оба заговорщика частенько напоминали о себе своим наследством, потому что были большими любителями и собирателями книг, в итоге доставшихся Матьяшу. Король даже начал строительство зала, примыкающего к дворцовой часовне, чтобы было куда поместить свою разросшуюся библиотеку, а пока что она хранилась по разным комнатам. В том числе и на этих полках.

Здесь же, на нижней полке, хранилась и мраморная статуя, изображающая младенца, который душит двух змей. Джулиано помнил её красовавшейся на постаменте в дворцовом саду, а причиной того, что статую убрали, наверное, стала трещина в основании фигуры. Юный флорентиец где-то слышал, что трещины расширяются, если в них попадёт вода и замерзнет. Холодные зимы – настоящий бич для произведений искусства подобного рода, а Его Величество очень дорожил статуей, привезённой ещё покойным Яношем Гуньяди из римского похода.

В Риме очень многие жители промышляли тем, что перерывали землю в древних развалинах, затем продавая свои находки заезжим господам, желающим приобрести некую вещь на память о посещении Вечного города, – мраморные руки, головы, торсы, ажурные части колонн, черепки глиняной посуды с картинками. Если же попадалось что-то целое или почти целое, оно стоило дорого. Однако старший Гуньяди не поскупился и поступил правильно. Статуя маленького Геракла – без сомнения, это был он – заслуживала всяческих похвал…

Наконец, томительное ожидание закончилось. За дверью послышался звук приближающихся шагов, флорентийцы подобрались, приготовились кланяться, что и сделали, как только в отворившуюся дверь вошёл Его Величество, а тот, не обращая внимания на живописца с учеником, сразу же направился к портрету.

– Что ж, – сказал Матьяш, так и эдак оглядывая картину, – мой кузен изменился не слишком сильно. Или вы намеренно польстили ему?