Хочу сны. Игра уравнителей - Марк Йерго

Не успел он договорить, как многорукая тьма пожрала его. Чёрная челюсть сомкнулась на голове, а тупые пустые глазницы продолжали смотреть на Корвича. Хранитель будто игрался с телом Жака, посасывал его, покусывал, слюнил чёрным то, что оставалось от сноходца, но глаза хранили беспристрастность и говорили одно: «ты следующий».

Корвич бросился бежать, забыв про артефакт, забыв и о том, что Бром не выберется без его помощи.

Хранители преследовали его ещё какое-то время, до тех пор, пока странный импульс не пронёсся по всей округе, знаменуя провал локации в Эдем.

Долго пролежав в корнях старой ивы, прижимаясь к сырой земле так же крепко, как жались к ней ожившие черви и сколопендры, Корвич всё же пришёл в себя и обнаружил, что потерялся среди бурелома. Собрав остатки сил и смелости, он миновал долину поваленных деревьев и вернулся к сердцу локации, к разрушенному музею.

Не обнаружив там никого, он хотел отправиться к месту, где их должен был ждать Гуру, но всё вокруг на многие километры стало одинаково серым и переломанным.

Тучи скрывали солнце, Корвич не мог сориентироваться. Тогда в голову пришла мысль об обереге. Он ведь был в беде, а значит, Гуру должен был прийти к нему на помощь. Но Корвич обшарил карманы и ничего не обнаружил – вероятно, выронил брошь при бегстве. Тогда он сел на одно из тысячи поваленных деревьев и расплакался от отчаяния и страха перед абсолютным одиночеством и смертью, которой он должен был теперь заплатить за трусость.

Лишь когда стемнело окончательно, Корвич оторвал заспанное и заплаканное лицо от ладоней и увидел вдали яркий мелькающий огонёк. Это горел костёр, тепло от которого заблудший юный сноходец ощущал всем своим нутром даже на расстоянии километров.

Во тьме ничего не было видно, некоторые участки Корвич буквально преодолевал ползком на ощупь, а когда добрался до лагеря Гуру, уже занималась заря, и костёр угасал, но в предрассветном холоде ещё чувствовалось тепло красных углей.

Корвич замер за бревном, и уже собирался раскрыть себя, как за уцелевшими деревьями показался силуэт учителя. Корвич приподнялся, чтобы лучше видеть его, и обнаружил у костра Брома, лежащего без сознания. Две части единой фрески лежали рядом с ним.

Учитель затоптал угли, затем присел у головы Брома так, что Корвич отлично увидел задумчивое лицо Гуру. Он проверил пульс здоровяка и неудовлетворительно покачал головой, делая выводы, о которых быстро догадался и Корвич, заметив на траве растекающееся блестящее тёмное пятно под умирающим товарищем.

– До бреши ещё пару дней пути, – задумчиво и тихо проговорил Гуру.

Ни Ньютон теперь, ни Корвич тогда не понимали, с собой ли говорил учитель, или с умирающим Бромом.

– Едва ли ты дотянешь, дружище…

Никто из них не понял, в какой момент в руке Гуру оказался безобразный ключ-клинок, хорошо известный обоим, и сердца их замерли, а малолетний Корвич даже закрыл рот руками.

– Твоих братьев больше нет, вскоре не станет и тебя, – учитель говорил это без сожаления, совершенно спокойно, точно умирал не человек, доверившийся ему, а камикадзе, которого он заранее готовил к смерти, хотя это было не так. – Не хотел я, чтобы это был ты… – Гуру положил тяжёлую большую ладонь на плечо Брома, и только теперь на его акульем лице застыла скорбь. – Да и вообще, чтобы это был кто-то из вас. Но эта птаха куда-то запропастилась… Чёрт. Не хотел я, ведь мы вместе столько прошли…

Всё это было не похоже на учителя. Он был и решителен и подавлен одновременно, и, судя по всему, говорил всё больше сам с собой, чем с беспомощно и беззвучно открывающим рот Бромом.

– Но, не смотря на то, что это конец твоего пути, друг, – с внезапным воодушевлением заговорил Гуру. – Имя твоё будет жить в памяти наших потомков, а сила твоя и несокрушимая воля ещё послужат высшей цели!

Гуру обхватил рукоять клинка обеими руками, вознёс остриё над Бромом и низко забормотал нечто переливистое и невнятное.

Слетающие с уст учителя звуки Ньютон не мог отнести ни к какому из земных языков, не был он похож и на общий язык мира снов. Слишком древний язык и слова на нём звучали как заклинание, от которых сквозь память Корвича Ньютона охватила дрожь.

Последний звук слетел с губ учителя, и клинок обрушился на Брома, с сочным звуком пронзив плоть. Гуру задрал голову. Его лицо преобразилось не то экстазом, не то блаженством, рот раскрылся, а окровавленные руки метнулись к фреске, и та занялась серебристо-синим сиянием. Это сияние оплело руки учителя, пронеслось по его предплечьям к груди, и оттуда, через клинок к телу Брома, обволакивая его тонкими паутинками света. Сияние соединяло артефакт, Гуру и его мёртвого товарища несколько минут, и лишь когда свет внезапно погас, голова учителя опустилось. Он застонал и бессильно повалился куда-то в сторону.

Учитель долго лежал на земле, тяжело дыша. Его могучая спина вздымалась, точно земная твердь, под которой вот-вот взорвётся ядро. Но постепенно дыхание пришло в норму, Гуру поднялся на ноги, вытащил из мертвеца оружие убийства, подобрал свой рюкзак и, чуть пошатываясь, зашагал прочь.

Корвич выбрался из укрытия лишь когда окончательно рассвело и запели птицы. Воздух пропитался терпким запахом дыма и крови.

Подойдя к телу Брома, Корвич не смог узнать товарища. Тело здоровяка высохло до костей, так что одежда на нём потеряла форму. Серое лицо исполосовали сотни морщин и многочисленные складки. На месте глаз и рта обожжённые чёрные дыры. Тело не пахло и не разлагалось – нечему было. И даже мухи это чувствовали и проявляли больший интерес к разгорячённому Корвичу, кусая его в шею и лицо прямо сквозь корочку высохшей грязи.

На этом видение не закончилось, но Ньютону хватило всего секунды, чтобы увидеть, как Корвич несколько дней преследовал Гуру, не упуская учителя из зоны досягаемости, но и не обнаруживая себя, всё ещё терзаясь догадками о том, что всё-таки произошло. А после выбрался через брешь следом за ним и вернулся в мир снов растерянный, сбитый с пути и преисполненный смятениями.

* * *

Видение оборвалось, и Ньютон снова оказался на пустом перекрёстке, огороженном бетонными домами, омытыми пурпуром заката. Глаза самурая были по-прежнему спокойны, а рука, до того момента вонзённая в грудь Ньютона, теперь смиренно покоилась на поясе. Наоки улыбнулся одними уголками глаз, одобрительно кивнул и отступил назад.

Вперёд вышел Корвич. Ньютон понимал, как птенец изменился с тех пор. Теперь перед ним был не трусливый мальчуган, а человек поборовший не один свой страх и взамен потери веры в Орден обретший нечто более устойчивое, что помогало ему жить уже много лет – правду. Правду, которая позволила ему вырасти и стать… лидером? Ньютон вспомнил, как его слушались Большой и Ольга, видел теперь, как англичанин и самурай держались в стороне, позволяя держать слово пепельноволосому.

– Теперь ты понимаешь, почему твой друг не вернулся на самом деле? – спросил он.

Ньютон молчал, не в силах поверить в представшую перед глазами картину: озеро и одинокая лодка, на дне которой умирающий Хосе, а над ним Гуру с артефактом и ножом в руках. От осознания случившегося у Ньютона подкосились колени, в глазах потемнело, к горлу нахлынула тошнота, и он сел прямо на шершавый асфальт.