Тень всадника - Анатолий Гладилин

В 1992 году нашелся удобный повод. Рухнула Империя Зла. Я подал в отставку.

* * *

- Папа, что они с тобой сделали? Ты болен? Никогда больше не пущу тебя в Америку?

Под они подразумевались некие абстрактные нехорошие люди, которые имели скверную привычку еще с ее школьных лет ломать наши каникулы. У профессора два с половиной отпускных месяца. Благодать! Но только мы с ней устраиваемся где-нибудь в Ментоне, загораем на пляже, катаемся на водном велосипеде, поглощаем мороженое в огромных количествах, как вдруг мне необходимо лететь в Норвегию или в Гонконг. Зачем? Вызывают для консультаций. Кто вызывает? Они, нехорошие люди. Из Парижа на пересменку приезжала мамочка (Н.К.), и потом ребенка отправляли в летний детский лагерь. Отмечу, что в данном случае Н.К. смягчила конфликт. "Папа едет на заработок, он вернется с деньгами".

Деньги тогда для нас много значили.

И вот, став свободным человеком, я прилетаю из Копенгагена на Корсику к дочери. Моя дочь живет как принцесса. Сережа снял дворец на берегу бухты. Шофер, охранник, обслуга, няня-воспитательница. Утром я купаюсь с Анькой и Лелей в невероятно теплом море. А вечером Ее Высочество сама кормит меня ужином. Расслабившись, я вспоминаю прошедший день и неожиданно вижу на ее лице слезы: "Ты только сейчас понял, как приятно быть с детьми? А я ждала каникул, так хотела проводить их с тобой, ты же отправлял меня в летний лагерь!"

Ничего не забыла.

На этот раз я вернулся из Америки без денег, привезя лишь подарки, заботливо купленные Дженни для всех моих парижских родственников от мала до велика. Ее Высочество была удивлена. Раньше такого за мной не наблюдалось.

- Папа, ты изменился. Что произошло?

Я наплел с три короба. Вскользь упомянул и про ранение. Лос-Анджелес для поздних прогулок не приспособлен. Нарвался на разборку уличных банд, шальной пулей продырявили плечо. И плохо выгляжу потому, что еще не совсем оправился от лежания в госпитале.

- Отныне гуляешь в Париже. Шаг вправо, шаг влево из Парижа будет рассматриваться как побег.

Сообщение, что вроде мне полагается пенсия, обрадовало и насторожило.

- Прекрасно. Отдыхаешь и сидишь с детьми. Но сначала пройдешь все медицинские анализы. Завтра веду тебя к врачу.

Разумеется, о своих калифорнийских планах (то есть о возможных заманчивых предложениях из американских университетов) я предпочел пока не распространяться. Ее Высочество любила повторять: "Отец никогда не болеет, даже не простужается". А тут мне предлагают пенсию. Явно заподозрила что-то серьезное. Пусть убедится, что я абсолютно здоров, и тогда...

* * *

В полночь позвонил в Лос-Анджелес. Отчитался за минувшие двое суток. И слышал в трубке, как Дженни стучит по клавишам компьютера.

- Скоро вернешься?

Ну, нахалка!

- ...А я не сразу уехала. Смотрела, как ты стоишь у автобуса и машешь мне рукой, меня не видя. Потом знаешь, что случилось? По дороге на работу я заблудилась. Дважды свернула не туда. Маршрут аэропорт - госпиталь выучен наизусть. И вот такое приключение... Когда тебе удобно, чтоб я звонила? Я буду сама звонить, иначе тебя разорят телефонные счета.

- За удовольствие надо платить.

- Какое удовольствие?

- Слушать твой голос. Будь я поэтом, я бы сравнил твой голос с шумом океанского прибоя, шелестом трав, эхом в горах...

- Ревом реактивного самолета...

- Дура. Эхо в горах, пожалуй, точнее. Оно аукается, замолкает вдалеке, оставляя после себя ощущение загадочности и недосказанности.

- Теперь поняла, почему мне утром звонил Доул.

- Кто?!!

- Твой Доул.

- Зачем?

- Просто так. Наверно, тоже хотел послушать эхо в горах.

...Я всегда умел себя контролировать. Контроль заключался в том, что я закрывал свой мозг наглухо, как на задвижку, дабы не выскользнуло какое-нибудь ненужное воспоминание. В Париже решил не пить, не курить, гулять по многу часов и сбросить эти проклятые десять лет, свалившиеся на меня в результате "инцидента" в лесу. Наверно, я не пришел еще в былую форму. Что-то в голове разладилось. И, словно наяву, я видел солдата без куртки, упавшего на колени, прислонившегося лбом к трактирной стойке. На белой рубашке расплывалось красное пятно, он харкал кровью, и глаза его угасали. Теперь все окружающее было ему безразлично, он не отвечал на мои вопросы. А ведь несколько минут тому назад он яростно сражался за полногрудую служанку трактира, его сабля лежала на полу... Мне доложили про дуэль. Я опоздал. Я приказал задержать убийцу и судить военным трибуналом. Не нашли и не судили. Сработал ложный кодекс чести, никто якобы не знал удачливого соперника...

Я пил коньяк, курил и размышлял, что означает звонок Доула. Проверка? Что проверять? Я его предупредил о своем отъезде. И он тут же воспользовался... Ты забыл, repp профессор: существует безжалостный мир мужчин. За женщин дрались и стрелялись. Женщин отбивали и уводили. Ты полагал, что тебя уважают за какие-то прежние заслуги и, дескать, не посмеют... Почему? Доул подумал: старый хрыч отчалил, неизвестно когда вернется, девушка осталась одна, небось скучает, он, Доул, помоложе, попробуем подвалить...

М-да... Звонок Доула мне не понравился. Но постепенно коньяк, сигареты мои обычные психотерапевтические процедуры! - а главное, голос Дженни, опять наполнивший комнату (я вспоминал, повторял каждую ее фразу), меня успокоили. "Ну и как приняли подарки? Ах, так? Можешь обижаться, в следующий раз я ничего не буду покупать твоему семейству!" Я рассмеялся. "В следующий раз" - значит, не только у меня дальнобойные планы. Звонок Доула - ерунда, не обращай внимания...

* * *

Голос ректора звучал не загадочно, не таинственно, не аукался эхом в горах Голос человека, которому предстоит неприятная встреча, встреча, которой при всем желании никак не избежать.

- Конечно, я вас жду. Я получил ваше письмо о пенсии.

...Я писал письмо? Ему? О пенсии? Впрочем, когда шла речь об интригах Системы, я привык ничему не удивляться.

В назначенный час я возник на пороге его кабинета, ректор встал из-за стола, двинулся навстречу, взглянул на меня, вздрогнул, застыл на секунду, и вдруг лицо его просияло

- Энтони, вы больны! А я месяц ломаю себе голову и не понимаю, почему вы бросаете университет.

Затем он спохватился и сделал соответствующую скорбную рожу.

- Ничего, ничего. Не надо отчаиваться. Нынешняя медицина все может. Надеюсь, это скоро пройдет.

Что "это"? Что может медицина? И если "это" серьезно, почему должно скоро пройти?

Шквал телефонных звонков, сотрясавших мою квартиру в течение недели, и несколько посиделок с коллегами в кафе позволили разобраться, что именно про меня думали и думают в университете.