Есть, молиться, любить - Элизабет Гилберт

— Чувак, да они просто чокнутые!

И в точности согласно нашему замыслу, мы надолго забываем отом, что находимся в Индонезии (прежде всего ради Юди). Мы колесим по шоссе навзятой напрокат машине, едим всякую дрянь и поем американские песни, покупаемпиццу везде, где она попадается. Когда свидетельства того, что мы находимся наБали, становятся слишком уж явными, мы стараемся их игнорировать ипритворяемся, что мы в Америке. Например, я спрашиваю: «Как лучше объехать этотвулкан?» А Юди говорит: «По шоссе Ай-девяносто пять». А я отвечаю: «Но тогда мыпопадем в Бостон в самый час пик..» Это всего лишь игра, но, как ни странно,очень убедительная.

Иногда нам попадается неподвижная океанская гладь на многокилометров вокруг, и тогда мы весь день плаваем и разрешаем друг другу питьпиво в десять утра («Чувак, это же в медицинских целях!»). Нам удаетсяподружиться с каждым, кого мы встречаем. Юди один из тех ребят, кто, гуляя попляжу и увидев человека, который строит лодку, непременно остановится и скажет:«О! Вы строите лодку?» Его любопытство до такой степени обезоруживает, чтовскоре его уже готовы пригласить жить в доме у лодочника хоть целый год.

По вечерам происходит странное. Мы натыкаемся натаинственные храмовые ритуалы, происходящие в самой глуши, и поддаемся гипнозухора голосов, барабанов и гамелана.[46] В одном прибрежномгородишке все местные жители собираются на церемонию в честь дня рождения; Юдии меня выдергивают из толпы (как почетных гостей) и приглашают потанцевать ссамой красивой девушкой деревни. (Она вся обвешана золотом и драгоценностями инакрашена в египетском стиле; ей не больше тринадцати, но она двигает бедрами смягкой чувственной уверенностью существа, которому под силу соблазнить всехбогов.) На следующий день в той же деревне мы заходим в странный семейныйресторанчик, хозяин которого объявляет себя великим знатоком тайской кухни.Оказывается, он таковым вовсе не является; и тем не менее мы сидим там весьдень, прихлебываем ледяную колу, едим жирный пад тай[47] ииграем в американские настольные игры с хозяйским сыном-подростком, мальчиком сграциозными женственными повадками. (Лишь позднее до нас доходит, что этотсимпатичный мальчик, скорее всего, и был вчерашней прекрасной танцовщицей:балинезийцы — мастера ритуального трансвестизма.)

Каждый день я звоню Фелипе с любого попадающегося в глушителефона, и он спрашивает:

— Долго еще мне спать одному, прежде чем тывернешься? — А еще признается: — Влюбляться в тебя так приятно, дорогая.

Это чувство так знакомо, будто я переживаю его чуть ли некаждую неделю, но на самом деле ничего подобного я не испытывал уже почтитридцать лет.

Поскольку мы еще не влюбились друг в друга окончательно, недостигли того момента, когда этот процесс переходит в свободное падение, ячто-то нерешительно бормочу и тихонько напоминаю, что через несколько месяцевмне уезжать. Но Фелипе все равно.

— Может, во мне говорит моя идиотскаялатиноамериканская сентиментальность, но я хочу, чтобы ты поняла: милая, радитебя я готов даже страдать. Какие бы муки ни ждали нас в будущем, я ужесмирился с ними ради одного лишь удовольствия находиться рядом с тобой сейчас.Давай наслаждаться этим временем. Это замечательное время.

— Знаешь, странно, но, прежде чем встретить тебя, явсерьез думала, что мне до конца жизни придется жить в одиночестве, соблюдая целибат.Я даже подумывала, не посвятить ли мне себя духовным размышлениям.

— Поразмысли-ка над этим, крошка, — и он начинаетв тщательных деталях перечислять первое, второе, третье, четвертое и пятое, чтоон сделает со мной, когда я снова окажусь в его постели. Я выхожу из телефоннойбудки на слегка подкашивающихся ногах, изумленная и ошарашенная новой страстью.

В последний день нашего дорожного путешествия мы с Юди целыйдень прохлаждаемся на очередном пляже, и, как часто у нас бывает, разговоропять заходит о Нью-Йорке — какой это чудесный город и как мы его любим. Юдискучает по городу почти так же сильно, как по жене, как если бы Нью-Йорк былживым человеком, родственником, с которым утрачена связь со времени депортации.Мы разговариваем, а Юди расчищает гладкую чистую полоску белого песка междуполотенцами и чертит карту Манхэттена.

— Давай рисовать все, что помним в городе, —заявляет он. Пальцами мы чертим авеню, главные улицы, Бродвей, криворассекающий остров и нарушающий геометрический порядок, реки, Гринвич-виллидж,Центральный парк Находим тоненькую красивую ракушку и используем ее в качествеЭмпайр-Стейт-билдинг, а другую — как здание Крайслера. И из уважения берем двепалочки и устанавливаем башни-близнецы внизу острова — там, где им и место.

При помощи нашей песчаной карты мы показываем друг другулюбимые места в Нью-Йорке. Магазин, где Юди купил солнечные очки, которые нанем сейчас; и тот, где куплены мои шлепанцы. Ресторан, где я впервые поужиналас бывшим мужем; место, где Юди познакомился с женой. Лучшее вьетнамское кафе вгороде, кафе, где продают самые вкусные бейглы, лучшую забегаловку с китайскойлапшой («Да ладно, чувак, — лучшую лапшу делают вот здесь!»). Я рисую свойстарый квартал в «Адской кухне», и Юди говорит:

— Я там знаю отличную забегаловку.

— «Тик-Ток», «Чейенн» или «Старлайт»?

— «Тик-Ток», подруга.

— Когда-нибудь пробовал их шоколадный коктейль?

— О Боже, ничего не говори… — стонет он.

Я так глубоко чувствую его тоску по Нью-Йорку, что насекунду принимаю ее за свою собственную. Его ностальгия по дому такзаразительна, что на мгновение я даже забываю, что, в отличие от Юди, могу влюбой момент вернуться на Манхэттен. Он теребит две щепочки, которые мыпоставили вместо башен-близнецов, покрепче втыкает их в песок, смотрит на спокойныйсиний океан и говорит:

— Я знаю, здесь очень красиво… но как думаешь: якогда-нибудь еще увижу Америку?

Ну что мне ему сказать?

Повисает молчание. А потом Юди достает изо рта противнуюиндонезийскую конфету, которую сосал уже целый час, и говорит:

— Черт, да это конфета на блевотину похожа. Где ты еевзяла?

— У твоей матери, чувак, — отвечаю я, — утвоей матери.

По возвращении в Убуд я сразу же еду к Фелипе домой и невылезаю из его постели еще примерно месяц. И это лишь небольшое преувеличение.Никто и никогда не любил меня и не обожал с таким наслаждением и внимательнымсосредоточением. Никогда прежде занятия любовью не заставляли меня сброситьшкурку, как апельсин, показать свою сущность, раскрыться, как цветок,закружиться в водовороте.

Что касается интимной близости, я точно знаю одно:существуют определенные законы природы, регулирующие сексуальные переживаниядвух людей, и от них нельзя отмахнуться, как нельзя не обращать внимания насилу земного притяжения, к примеру. Не вам решать, будет ли вам комфортно рядомс другим человеком. Образ мыслей, действия, диалог, даже внешность играет оченьмалую роль. Загадочное притяжение, спрятанное где-то глубоко в груди, или есть,или его нет. А когда его нет (я много раз убеждалась в этом в прошлом с мучительнойясностью), вы не можете силой заставить его появиться — как не может хирургзаставить организм пациента принять неподходящую донорскую почку. Моя подругаЭнни говорит, что в конце концов все сводится к одному простому вопросу: хочешьли ты до конца жизни прижиматься животом к животу партнера или нет.