Русский вечер - Нина Матвеевна Соротокина

сполна. Все дни, кроме дождливых, он сидел на крыльце, но помочь земле цвести отнюдь не собирался, ссылаясь на диабет.

А мать… Иван Павлович помнил, как они приехали смотреть участок и как он стеснялся, что не помог родителям подыскать что-то получше. Мать ходила по новым владениям счастливая, словно и не замечая всей этой убогости, и деловито разбирала ржавые грабли, лопаты, сортировала полусгнившие клубни цветов.

Что она сделала с участком — это ее тайна, но он ожил. И как ожил! Помидоры соперничали с картинками в учебнике ботаники, могуче разрослась клубника, огурцы, как живые, выползли на тропинку.

Иван Павлович привез матери сорок инкубаторских цыплят. Кто мог предположить, что они все выживут и превратятся в ораву нахальных горластых петухов и кур — прожорливых тиранов. Случайно забытая на участке полиэтиленовая пленка распласталась по земле и прикрыла от ночного холода бахчевые культуры. И вопреки здравому смыслу арбузы вызрели.

Но к кроликам Иван Петрович не имел отношения. Кроликов купила мать, сыскала плотников, и на задней стенке сарая в одну ночь выросли двухъярусные клетки.

И с утра до вечера с неутомимостью челнока она сновала по саду — поливала, окучивала, удобряла, кормила.

Она родилась и выросла на улице Кирова и тридцать лет проработала поваром в кафе на этой же улице. Но тридцать лет в крови ее бродили крестьянские инстинкты, и, повинуясь им, она вернулась к земле для того, чтобы по-новому осмыслить всю свою жизнь.

Но сил было мало, шестьдесят пять лет. Нужны были помощники, и она пыталась привлечь к сельхозработам детей, но скоро обнаружила, что и сын, и дочери, и их семьи относятся к саду с явной неприязнью.

Вначале они приезжали и суетились под яблонями, но, поняв, что работа в саду нескончаемая и требует полной физической отдачи, перестали появляться вовсе, ссылаясь на длинную дорогу и крайнюю занятость. Она звала на клубнику внучек, но их забирали детские сады и лагеря. Великовозрастные внуки при упоминании о бабушке угрожающе размахивали учебниками, потрясали зачетными книжками, а потом уезжали в туристические походы и стройотряды. Не только работать, но даже собирать себе ягод на варенье не успевали городские родственники. И мать пошла на рынок — не пропадать же добру!

И началось…

Дети говорили: «Ну что же это такое? Мать губит себя. Всю жизнь она была добрым и умным человеком, а на старости лет забыла, что на свете есть телевизор, книги, горячий душ, в конце концов. Теперь она копит деньги. И еще обижается, что мы не помогаем ей в этом».

А мать говорила: «Разве можно попрекать человека работой? Они избалованы, любят только себя. Что сделали с их мозгами? За что они презирают меня и моих кур?»

Непутевая Нинка ничего не говорила. Каждую субботу она являлась к матери с рюкзаком и двумя сумками, набивала их до отказа и уезжала в город.

Иван Павлович месяц не видел родителей. Жена с детьми уехала на море, и весь мир для него уместился в цеху. Дел было невпроворот. По дороге на садовый участок он машинально повторял дурашливую фразу Вальки: «Проблема “Бабушка” поставлена необычайно высоко». Если бы можно было уговорить ее продать сад!

* * *

— Со свиданьицем! — говорит отец и вкусно крякает. — Возьми, Ванек, репу. Хороша у матери молодая репа.

— Кто ж водку репой закусывает? — улыбается Иван Павлович.

— Это не водка, это лопух. Самое милое дело от диабета. В мясорубке все перемолотишь, сок выжми и пей. От всего помогает.

На лопухе отец делал спиртовую настойку. Пропорция рекомендовалась один к трем. Какой именно из компонентов один, а какой три, сослуживец, давший рецепт, не уточнил, но судя по тому, как смачно отец принимал это лекарство, как начинали блестеть его глаза, можно было с уверенностью сказать, что пропорции соблюдались не в пользу диабета.

Отец был вредный старик. Если неистовая страсть матери к земле вызывала у Ивана Павловича сложные чувства: жалости, раздражения, а иногда даже зависти, — то безделье отца только злость, и временами такую яростную, что он боялся сорваться и наговорить черт знает чего.

Поведение его было непредсказуемым. Ну, например… Однажды на свалке он нашел музыкальный инструмент, по его утверждению — гусли. Он всегда тащил в дом старую рухлядь. Половины струн не хватало, дерево было в жирных пятнах и плохо пахло. Вера посоветовала немедленно сжечь находку во избежание желудочных заболеваний. Отец дизентерией не заболел, а привел гусли в порядок и даже научился играть. Примет натощак лопуха, сядет на крыльцо и выводит: «Лишь только подснежник распустится в срок…»

— Бледный-то какой, — причитала мать, неотрывно ласково глядя на сына. — Ты кушай, кушай…

— Мама, я за тобой приехал. Поедем в город. Покажу тебя хорошему врачу.

— Зачем врачу?

— Ты же писала Вере, что у тебя высокое давление…

— Да ну, Вань. Я его и не мерила, давление-то. Голова болела, и ноги не шли. Утром совсем плохо было, потом встала кур кормить, и ничего, размялась.

— Я ей предлагал лопух…

— Подожди, отец. А если завтра опять плохо станет?

— Устаю я, милый. Это моя болезнь. Рук не хватает. Вчера на старика дом оставила, так он цыплят воблой накормил. Двое подохли. И он знай на гуслях играет.

— Мама, пойми, мы не можем помогать тебе. Для этого нам надо бросить работу. Тебе надо переехать в город и жить по-человечески.

— Я и здесь живу по-человечески.

— Ты только не обижайся. Зачем ты дала Нинке кроликов? Прошу тебя, не делай этого больше. Ведь она этих кроликов Вериным сотрудникам продает!

— Пусть едят на здоровье!

«Святая или сумасшедшая? Раньше она понимала такие вещи без объяснений».

— Ниночке надо мебель купить и за квартиру выплачивать, — добавила мать. — Хоть чем-то ей помогу.

— Помогай. Мы все Нинке помогаем. Ты знаешь, какой дефицит в кооперативе однокомнатная квартира, а Вера достала, чтобы она с пьяницей своим разошлась. Я Леночку на пятидневку устроил. Ты не можешь нас упрекнуть.

— Ни в чем я вас не упрекаю, — мать нахмурилась, и подбородок ее задрожал. — Это вы меня упрекаете. Кролики мои, не ворованные.

— Ма-а-ма, пойми, государство дало садовые участки не для того, чтобы разводить новых кулаков. А ты то яблоками торгуешь, то цветами, теперь вот кролики. Последнее это дело.

— Яблоками торговать последнее дело? Будто ты, Ванюш, на рынок не ходишь.

— Хожу. Покупать.

— Покупать, значит, прилично, а продавать — нет. Ты-то не задаром работаешь.

— Я сталь варю.

— Государству яблоки не меньше твоей стали нужны.

Мать перестала хмуриться и говорила спокойно, даже снисходительно, как