Русский вечер - Нина Матвеевна Соротокина

совсем бездарь, почти идиот, и его ничему нельзя научить, либо учитель никуда не годен. Теперь это почему-то не оскорбляет учителей. Говорят, без дополнительной подготовки не поступишь в институт. А сыну наплевать. Боже мой, почему ему на все наплевать?

Оценки, однако, у Ивана стали лучше, платные уроки давали свои плоды. По всем предметам. Кроме литературы.

— Почему у тебя по сочинению опять двойка?

— «Войну» написал, «Мир» не успел…

— Другие успели?

— Успели.

— Почему же ты не успел?

— Войны мне понятнее, ближе как-то, — и кривая усмешка на губах. — Знаешь, какой главный недостаток у Андрея Болконского?

— Только мне забот… думать о недостатках князя Андрея.

— Можешь не думать. Я тебе сам скажу. Главный его недостаток — религиозность. Зою послушать, так этот князь жалкий какой-то, дурак дураком.

— Что ты плетешь?

— Вот видишь… Ты тоже не знаешь, как надо писать мир. Легко писать только войну.

Прошла неделя.

— Почему ты сказал Зое Федоровне, что не знаешь, кто такой Гамлет? Мне твоя литература стоит сорок рублей в месяц!

Иван ел компот и шумно выплевывал косточки, не попадая в чашку.

— Зоя говорит, — он скосил щеку, удерживая косточку во рту, — что Гамлет — это Чацкий из замка Эльсинор. И, чтоб нам было понятно, проводит параллели.

— Ну и пусть Чацкий! Тебе-то какая разница?

— А такая, что это глупость. И не будем об этом говорить.

Малюша аккуратно собрала косточки со стола.

— Чацкий? Это фокусник?

— Это я фокусник. Я! — неожиданно взорвался Иван. Обычно он был терпимым и мягким с Малюшей.

— Мама, помолчи! При чем здесь твой фокусник?

— Ничего не понимаю, — замахала руками старуха и ушла с кухни.

Иван с тоской посмотрел ей вслед. Малюша была маленькая, легкая. Домашние сквозняки подхватывали ее, дули в спину, и она шла, куда несли ее воздушные струи. Склероз помутил ее сознание, стер память, и только желание ее что-то понять или вспомнить да поиск неведомого «фокусника» связывали ее с жизнью.

Иногда сознание ее прояснялось. В эти дни она становилась веселой, разговорчивой и всех жалела. Иван тогда рассказывал ей про школу. С Малюшей легко было говорить, потому что она всегда и во всем была на его стороне. Она улыбалась, гладила голову внука и приговаривала: «Вольно им беситься…»

Но потом болезнь брала свое, и Малюша впадала в бесстрастное непонимание всего происходящего вокруг.

— Неужели это не лечится? — спрашивала Раиса Васильевна врачей.

Малюше было семьдесят восемь, но сердце у нее было хорошее, и врачи говорили: «Ваша мама еще долго протянет». И Раисе Васильевне было жалко себя.

* * *

Когда она обнаружила у сына сигареты, то, хоть и понимала, что рано или поздно это должно было случиться, не выдержала, сорвалась на крик.

— Я курю уже год, — сказал Иван. — И не будем об этом говорить. Не будь наивной, мать…

— Не будь наивной! Если об этом узнает Зоя Федоровна, тебя выгонят из школы.

— Тогда полкласса надо будет выгнать! — буркнул Иван.

— Нет мужчины в доме. Все тебя жалела. Не устроила свою личную жизнь.

— Устрой. Я буду только рад.

— Я позову твоего отца. Пусть он тебе объяснит. Сигареты в твоем возрасте — яд.

— Пусть объясняет. Только не вздумай опять устраивать свою личную жизнь с ним!

Откуда такая злоба у шестнадцатилетнего мальчишки?

— Ваня, милый, ну что ты? Ведь у тебя все хорошо. Только учись. И не кури. Учись и не кури.

Для мужского разговора Раиса Васильевна позвала брата.

— Сигареты у него нашла. «Столичные», дорогие, — торопливо объясняла она на кухне. Лицо у нее было жалкое. Она словно просила: «Так-то оно так, только ты уж не очень его ругай».

— Понятно, — говорил Григорий Васильевич решительно и делал шаг к двери, но она не отпускала его и опять шептала:

— Чужой… Все для него. А он чужой.

Мартовское солнце ярко светило в открытое окно.

Животом на подоконнике лежала Малюша. Она смотрела на зачехленные машины, на куст боярышника, где воробьи всех окрестных дворов устраивали шумные ярмарки, деля ягоды, на детские коляски, откуда выглядывали уже загоревшие лица младенцев. Малюша завозилась под теплым пледом, выставила острые локотки, и Ивану представилось, что она взмахнет сейчас руками, расправит плед, и полетит над двором, и закричит гортанно, по-вороньи: «Ничего не понимаю…» но она затихла.

— Хватит, Малюша, — сказал Иван. — Простудишься. Дай я закрою окно.

Дядя Гоша стал рубить сплеча:

— Мать пожалей, она на тебя жизнь положила. Репетиторов тебе нашла! Барин какой!

— Тише, тише, — шептала Раиса Васильевна на кухне.

— Учишься безобразно, — громыхал Григорий Васильевич. — Кем ты будешь? Тебя ждет армия!

— Фокусник, — сказала Малюша, неизвестно к кому обращаясь.

Раиса Васильевна стояла, прижав ухо к двери.

— Ты что, не понимаешь, что должен поступить в институт?

— Дядя Гоша, я доверю вам самое сокровенное, — Иван заторопился, боясь, что его перебьют. — Я буду пекарем. В соседней пекарне. Жратва бесплатно, я узнавал. И сто двадцать в кармане. Вечером буду переплетать книги. Это приятно.

«Он издевается над нами», — подумала Раиса Васильевна.

* * *

Впервые о Нелке Спиридоновой Иван упомянул в начале учебного года.

— Зоя ей говорит: «Спиридонова, почему вы носите такое короткое платье?» У Нелки платье на пределе, понимаешь, мам, на пределе. Нелка и говорит обиженно: «Я за лето выросла из формы». Класс так и грохнул. Все знают, как гордится Нелка своими длинными ногами. А Зоя и говорит: «Почему же у вас на форме рукава нормальной длины?» А мы валяемся. А Нелка говорит: «У меня руки не растут, только ноги растут». А Зоя говорит: «Пригласи родителей». А Нелка: «Родители-то при чем?». Зоя ей: «А при том…» А мы валяемся.

Второй раз Раиса Васильевна услышала о Нелке на родительском собрании. Случай был курьезный. Спиридонова избила дружинника, с которым вместе делала вечерний обход. «Как же она могла его избить?» — интересовались родители. Оказывается, она знала приемы джиу-джитсу. «Известно ли отцу, откуда она знает эти приемы?» — «Нет, неизвестно». — «Понимает ли товарищ Спиридонов всю несовместимость поведения члена общества добровольной помощи милиции с подобным поступком?» Спиридонов, может, и понимал, но виду не показывал, а сидел красный и мял фуражку.

Причина избиения была упомянута вскользь. Нелке показалось, что ее напарник превысил данные красной повязкой права. О причине как-то забыли. «Как же она его избила?» — требовали родители подробностей. Но Зоя Федоровна не рассказывала подробностей и опять спрашивала отца Спиридонова, говорил ли он с дочерью, высказывала сомнения, что если и говорил, то неправильно, и объясняла, как надо было говорить.

— Лихая она, Нелка Спиридонова, — сказала Раиса