Русский вечер - Нина Матвеевна Соротокина

Иван промолчал. Тогда Раиса Васильевна еще не знала, что пройдет месяц-два, и Иван будет учить уроки с телефоном на коленях, чтобы мать, боже упаси, не взяла первой трубку, что будет пропадать до ночи и приходить домой со счастливой и беспомощной улыбкой, и поэтому не стала раскрывать для себя образ Нелки…

Но образ стал вырисовываться сам, помимо ее желания и интереса. В редких рассказах Ивана про школу Нелка всегда выступала как главное действующее лицо, и действия ее имели самобытный и несколько скандальный характер. Доклад Спиридоновой по роману «Что делать?» вызвал такую дискуссию на уроке, что в этот день Зое Федоровне пришлось устроить внеплановое классное собрание. Нелка пыталась доказать, что этот роман, который любил Ленин, не имеет отношения к большой литературе. И, более того, Чернышевский был бы очень удивлен, если бы узнал, что его как писателя ставят в один ряд с Толстым и Достоевским.

С историком тоже были проблемы.

— Вас, Спиридонова, можно было бы назвать совестью класса, — сказал он, — если бы вы не были всегда в оппонентах.

— А может, это удел совести? — ответила та.

И ответила не с гонором, а как бы размышляя. Где только слов таких набралась? К удивлению своему, Раиса Васильевна узнала, что Иван занимается русским с репетитором вместе с Нелкой.

— У нее тоже плохо с языком?

— Хорошо.

— Зачем же ей репетитор?

— Нелка хочет быть журналистом. Это профессия абсолютно грамотного человека. После школы она поедет на БАМ работать и собирать материал.

— Господи, — только и нашла что ответить Раиса Васильевна. — БАМ-то зачем? И, знаешь… Познакомь меня с этой девочкой.

— Нет.

* * *

Сочинения за год Раиса Васильевна ждала как возмездия за свои недочеты и погрешности, но втайне надеялась, что Иван напишет хорошо. Должны же поступать проценты с ее денежных вкладов в русскую литературу.

— Не волнуйся, мам. Я буду стараться.

— Пиши свободную тему.

— Я в ней не свободен.

— Не остри. Умник! Зоя Федоровна в чем-то права. Гамлет действительно где-то пересекается с Чацким. Напиши как надо.

— Кому надо, чтобы я писал как надо?

— Ваня…

— Ладно. Гамлет будет у меня пересекаться с Наташей Ростовой. Оба где-то люди, где-то на двух ногах. Катерина взорвет темное царство, но никакой грозы, сплошные ведра… Я пошел.

«Кому это надо?» — спросил он ее. А впрямь — кому? Зое Федоровне, школе, ей самой? Нет, непонятно кому, общему стечению обстоятельств. Если бы три года назад она не сделала как надо, не послушалась бы шефа, а согласилась с этим неврастеником Васей Шиховым, то до сих пор не было бы защиты ее кандидатской диссертации. И сидели бы они на ста пятидесяти в месяц.

— Ты обязана переделать третью главу, — кричал тогда Шихов. — У тебя липовая диссертация. И ты знаешь, что она липовая. Стоило мне чисто построить эксперимент, и все твои графики летят к чертям.

Она бросилась к шефу, плакала, искала сочувствия.

— Выкинь дурь из головы, — сказал шеф. — Чистый эксперимент Шихов опубликует со временем. Я с ним поговорю. Он все сделает как надо. А ты забудь. У тебя через месяц защита.

И Раиса Васильевна забыла бы, но Шихов и по сей день не опубликовал свой чистый эксперимент.

* * *

— Зоя Федоровна, я пришла узнать, как Иван. Что он получил за сочинение? Он до сих пор не знает оценки.

— Три…

— Ошибки?

— Были и ошибки, но не в этом дело. Он написал странное сочинение.

— Ваня любит Достоевского, — Раиса Васильевна хотела говорить уверенно, но голос ее против воли звучал ватно, даже заискивающе.

— Что значит «любит»? Баранов толком план к сочинению составить не умеет.

Перед Зоей Федоровной стоял букет персидской сирени, и она поминутно поправляла его, подставляя ладонь под пышные грозди, словно прикидывала на вес тяжесть цветов.

— Какой букет! — через силу улыбнулась Раиса Васильевна.

— У нас сегодня день последнего звонка. Ребята уходят из школы. К ним так привыкаешь! И вдруг — все, они тебе больше не принадлежат.

Зоя Федоровна еще раз погладила букет, скрипнула накрахмаленной кофточкой и продолжала:

— Вы не подумайте, что я придираюсь к Ивану. Мысль в сочинении должна быть организована. В моей практике был такой случай. Одна ученица, трудолюбивая и старательная девочка, писала образ Павла Власова из романа Горького «Мать». Читаю, хорошо, нормально написано. И вдруг описание сцены освобождения Павлом Жухрая. Понимаете? А Жухрай — это уже из Островского, «Как закалялась сталь». Да, да… Не заметила, как с Павла Власова перешла на Павла Корчагина. И так естественно, логично получилось…

Посмеялись…

— Видите, к чему приводит отсутствие плана, — Зоя Федоровна устало провела ладонью по лбу. — У Баранова каша в голове. Тема «Гуманизм Достоевского в романе “Преступление и наказание”» вовсе не так проста, как может показаться. Гуманизм Достоевского имеет четыре пункта.

— Сколько? — Раиса Васильевна почувствовала, что губы ее сами собой копируют ироническую усмешку сына. — Какие же это пункты?

Зоя Федоровна сложила руки лодочкой и, четко постукивая каблучками, пошла по учительской.

— Возбуждает у нас Достоевский сочувствие к страданию народа?

— Возбуждает.

— Возбуждает Достоевский ненависть к царскому режиму?

— Возбуждает…

— Достоевский развенчивает теорию сверхчеловека? Это гуманно?

— Гуманно, — совсем тихо сказала Раиса Васильевна, вновь почувствовав себя ученицей.

Зазвонил телефон, и Зоя Федоровна взяла трубку. Разговаривала она долго, время от времени извинительно прижимала руку к груди, мол, сейчас окончу, сейчас… Но потом выясняла стоимость железнодорожных билетов до Великих Лук, до совхоза под Курском, доставала какие-то списки, кого-то вычеркивала, кого-то вписывала.

— Простите, с практикой столько хлопот, — учительница сняла очки и стала их протирать, пытаясь вспомнить, о чем только что говорила с Барановой.

«Какие у нее усталые глаза», — подумала Раиса Васильевна и подсказала:

— А четвертый пункт?

— А? Мы про Достоевского… Четвертый пункт — это вера автора в дух народа, в силы народа. Это он определяет образом Сони Мармеладовой. Кто осветил все четыре пункта — тому пять, кто три пункта — четыре, кто два или один — больше тройки не получит. А у вашего сына полная каша в голове. Какие там пункты! Он даже про алкоголика какого-то писал. Я бы на вашем месте с Иваном к невропатологу сходила.

Стекла окон, как объективы фотоаппаратов, строго и бесстрастно целились в Раису Васильевну.

— Положи гитару. Мне надо с тобой поговорить.

Иван нарочито лениво встал и, перегнувшись через стол, повесил гитару на криво торчащий гвоздь.

— Ваня, давай наконец поговорим серьезно. Я была в школе. Ты знал, что у тебя по сочинению три?

— Знал.

— Почему не сказал