Дефолт - Инна Тронина

– Это ненормально. Я не желаю забывать и превращаться в манкурта.

– Но ты сойдёшь с ума, если всё время будешь вспоминать об этом.

– Напротив, я сойду с ума, если забуду, Павлуша.

– Не знаю, Леся, что тебе посоветовать. Ты сказала, что не имеешь права судить Старосвецкого. Удобнее всего было бы простить его публично – как поступают слабые и трусливые. Звучит красиво и ни к чему не обязывает. Но ты не такая, поверь. Чтобы достойно отомстить врагу, нужны сила и смелость. Но это, похоже, действительно не в нашей власти. И как с таким грузом на душе существовать дальше, Леся?

– Просто жить, Павлуша. Жить и помнить. Жить за тех, кого больше нет с нами. И носить на их могилы цветы.

– Сможешь ли ты прожить за всех, Леся?

– Я не одна! Есть ты, Аурика, мама, Алла. Дочки Молчановых тоже живы. И сам Никита ещё выйдет из больницы – по крайней мере, я надеюсь на это. Мы все стали другими, Павлуша.

– Да, мы стали другими. Жизнь прогнула нас всех.

– Нет, не прогнула! Мы очистились в огне страдания.

– Ты уверена, что мучилась не зря?

– Да какая разница, в чём я уверена? Всё идёт так, как задано судьбой. Каждое слово астролога сбылось. После того, как я продала гаражи и расплатилась с агентством, у меня осталось немного денег. На то, чтобы съездить в Питер, их хватит. Я снова хочу увидеть ту женщину и спросить у неё, как нам жить.

* * *

Под лаской плюшевого пледа

Вчерашний вызываю сон.

Что это было? Чья победа?

Кто побеждён? Кто побеждён?

Пропев любимые стихи Цветаевой, Саша отложила гитару, встала с дивана и прошлась по ковру в красных лакированных «лодочках» с пряжкой из металлического кружева. Туфли она купила год назад, когда ездила по дорогим бутикам Центра, искала фрукты и сладости для новогоднего десерта и случайно заглянула в обувной. Притопнула одним каблуком, другим, и увидела, как похудели ноги – задники хлопали по пяткам.

От этой примерки она устала, снова взяла гитару и тронула струны. Тихонько запела – для себя, потому что больше никого рядом не было.

И всё-таки, что ж это было? Чего так хочется и жаль? Так и не знаю, победила ль? Так и не знаю…

Когда Саша делала макияж, она не узнавала себя в зеркале. Морщинки у глаз, потухший взгляд, поджатые губы. На лице печать ненависти ко всему живому. Она прошла, через свой, личный кризис, пережила собственный дефолт. Судьбе было угодно, чтобы Александра Шульга стала именно такой.

Ей суждено теперь жить здесь, в однокомнатной квартире, на первом этаже «хрущёвки», среди остатков прежней роскоши. Раньше эти мебель и техника, ковры и светильники находились в разных помещениях; теперь пришлось втиснуть их в одно. Страшно, что могут увидеть с улицы и выбить стёкла. Нужны решётки для окон, иначе они с Аллой рискуют потерять последнее. В шкатулке, под замочком, лежит Аллочкин крестик; он хранится на совсем уж чёрный день Неизвестно, получится ли быть гувернанткой. Вдруг случится так, что им с дочкой будет нечего есть?

Она должна остаться в одиночестве на эту ночь и осмыслить всё, что произошло в уходящем году, чего ждать от года грядущего. Никогда ещё за все тридцать пять лет Александра Шульга не встречала любимый свой праздник одна-одинёшенька, в пустой, совсем ещё чужой квартире, к которой она никак не могла привыкнуть. Но если не полюбить новое жильё, то принять его, смириться с ним необходимо. Другой крыши над головой у них с дочерью всё равно не будет.

Оксана предполагала, что в квартире находятся скрытые камеры, и обещала после праздников прислать из агентства специалиста для их поиска и ликвидации. Саша отказалась, сообразив, что эта работа тоже стоит денег. Ей было всё равно, что услышат бандиты, если что-то из них выйдет на свободу. У Саши не осталось тайн ни от кого, даже от них. Вряд ли теперь она для кого-то представляет интерес, бедная мать-одиночка, которую бессмысленно и стыдно грабить. Если же по каким-то причинам за ней решат следить, то всегда смогут проникнуть в квартиру и поставить вместо старых «жучков» новые.

Макияж она сделала в тёплых тонах, с бронзой и оранжевой диоровской помадой – «Злато скифов». По трафарету наложила на веки золотые и серебряные блёстки. Губкой-спонжем растушевала всё это великолепие по вискам, скулам и подбородку. Её никто сегодня не увидит, но надо доказать самой себе, что ещё жива. И, несмотря ни на что, красива. Александра будет царить за пустым столом.

Бархатное платье цвета тёмного красного вина подчеркнуло девичью, почти бесплотную фигурку. Пожалуй, Саша сейчас влезла бы в свою школьную форму, которую мама бережно хранит в шкафу, пропахшем нафталином. Элегантная и стройная, в таких же, как и платье, перчатках, с чудесными тёмными волосами до плеч, Саша действительно была похожа на скифскую царицу. Она бродила по комнате и жалела проданные драгоценности. В том числе и шейные браслеты, необходимые для завершения величественного, монументального ансамбля. Вместо полагающейся по правилам короны Саша использовала отливающую медью шёлковую чалму. Закончив наряжаться, она покрыла овальный полированный стол скатертью, как будто ждала гостей.

Год назад в это же время они хлопотали с Аллочкой, ожидая Артёма к праздничному ужину. Лукьянов собирался привести с собой пять человек, среди которых был его друг Виктор Старосвецкий. Он принёс тогда бутылку шампанского «Дом Периньон» и коньяк «Хенесси», букет чайных роз для Саши и лилейных – для её дочери.

Гости и хозяева чокались под бой курантов, хохотали до упаду. Саша была не в силах соображать лёгкой от восторга головой и переживала только за то, что гостям не понравится запечённый в духовке кролик с овощами. Все они давно привыкли к артишокам и устрицам, и потому захотели встретить Новый год дома, под смолистой ёлкой, упирающейся вершиной в потолок и усыпанной бесчисленными свечками.

А сегодня ёлки нет – только поставленные в вазу, украшенные ветки. Без мужа Саша не могла установить крестовину и затесать ствол. Да и зачем ей, одинокой, громадная ель? Немножко игрушек и «дождика», запах хвои, толстая витая свеча, маленький пушистый игрушечный заяц. Тогда, помнится, все гости нацепили тигриные маски – ещё не зная, что год окажется таким же хищным и безжалостным, как и его символ…

Теперь Саша принимала и угощала сама себя. Она слишком хорошо понимала теперь, что такое друзья, и лучше пусть вместо них останутся пустые стулья. Саша будет пить и есть одна, а потом ляжет в постель и надолго заснёт. Покой, тишина, молчащий телефон – не лучший ли это подарок? Ей ничего не нужно, кроме здоровья дочери. И ещё одного – чтобы о ней все забыли. Как здорово будет, если и не вспомнят больше никогда!..

В половине двенадцатого Саша включила телевизор и возобновила приятные хлопоты. Брат Павел оставил ей для торжества бутылку коньяка «Золотые струны», выполненную в виде скрипки, – из знаменитых Криковских погребов. Когда-то такую же бутылку они с Артёмом подарили Наталье Торшуковой, которая теперь даже не позвонила.