Принцесса викингов - Симона Вилар

– Он приехал. Твое время пришло!

Эмма вздрогнула:

– О чем ты говоришь? Что я могу? Он словно каменная глыба, и я разобьюсь в лепешку, стуча в это сердце!

Монахиня кивнула:

– Да, но его брат не таков. Заставь Атли ревновать, поссорь его с братом. Если ты не в состоянии посеять вражду между мужчинами, зачем же тогда небо наделило тебя такой красотой?

В усадьбу Эмма возвратилась, когда все уже спали. Часть людей Ролло расположилась здесь на постой, так что пришлось потесниться, и Эмме теперь приходилось делить ложе с обеими дочерьми Ботто. Ингрид, как всегда, набегавшись за день, спала сном младенца, Лив же ворочалась и вздыхала. Эмма тихо прилегла с краю и закрыла глаза, вслушиваясь в ночные звуки. Внезапно Лив приподнялась, нащупывая накидку.

– Ты куда? – спросила Эмма, задержав ее руки в своих, но Лив лишь негромко засмеялась, с неожиданной силой освобождаясь. Эмма следила за ней, до боли закусив пальцы, и видела, что она остановилась у двери покоя Ролло и скрылась за ней.

Эмма глухо застонала от острой боли в груди. Малышка Ингрид проснулась.

– Что с тобой, Эмма? Тебе нездоровится? Может быть, воды принести?

От того, чтобы не закричать, ее удерживали только остатки гордости, однако каждый вздох давался страшным трудом.

Ингрид ласково обняла ее, стала гладить по щекам.

– Чем тебе помочь?

Заметив, что Лив нет с ними, она притихла и вдруг спросила:

– Значит, правду говорил Бьерн, что ты любишь конунга?

Эмма зарылась лицом в изголовье.

– Оставь меня!

– Тише, успокойся, – утешала ее девушка. – Это из-за Лив? Тогда не стоит горевать, потому что даже матушка говорит, что ни один мужчина не принимает ее всерьез. И хотя она болтает, что стоит ей захотеть – и нашей с Бьерном свадьбе не бывать, ума у нее не больше, чем у тролля…

Она вдруг умолкла, потому что рядом с ними внезапно появилась сама Лив.

– Вы почему не спите?

Она перешагнула через них, заняв свое место у стены. Эмма и Ингрид невольно переглянулись. Лив улеглась, закинув обнаженные руки за голову и неподвижно глядя на язычок масляного светильника.

– Эмма, правда ли то, что Белая Ведьма так околдовала Ролло Нормандского, что никакую иную женщину он не может пожелать?

Эмма обнаружила, что улыбается, а спустя мгновение уснула.

На другой день она первая подошла к Ролло и заговорила с ним как ни в чем не бывало. Он спокойно отвечал, но глядел с тем же равнодушием, как на раба или слугу. Затем, свистнув собаку, отправился в лес и возвратился лишь после полудня, увешанный связками куропаток. Эмма увидела его возле стабюра, беседующим с Вибергой, и с удивлением заметила, что на девушке больше нет ошейника рабыни. Когда же Эмма спросила у нее, как это случилось, Виберга ответила довольно дерзко:

– Господин Атли сказал конунгу, что я понесла от него, и Роллон сам снял с меня ошейник, сказав, что негоже ребенку его брата явиться на свет рабом.

Морозы между тем пошли на убыль. Снег осел, синие холодные тени сменились серыми, в воздухе повисла туманная мгла. В усадьбе вновь чувствовалось оживление, готовились к свадьбе, и Эмма много времени проводила на кухне и в коптильне. Однажды, когда она возилась у очага, к ней обратился Ботольф:

– Скоро и твой день, Эмма. Прости, но никто не в силах отговорить Ролло.

В голосе его звучало сочувствие, но, в сущности, старому ярлу было безразлично то, что происходило с нею. Он был поглощен обсуждением приданого Ингрид и той доли, которую скальд выделит в собственность жены в уплату за ее девственность. Помимо этого, он много охотился с Ролло, чтобы пополнить запасы к свадьбе, и каждый день перед дверью кухни громоздились туши оленей, кабанов и прочей дичи.

Дни после Йоля по обычаю были временем шуток, розыгрышей и состязаний. По этой части Бьерну не было равных – он умудрился отправить Ботольфа к морю, пустив слух, что к берегу прибило огромного кашалота. Поверив в это, многие викинги присоединились к нему, но вскоре возвратились, сердито ворча, что попусту гоняли коней, пока не сообразили, что стали жертвой розыгрыша. В проходах между постройками устраивались ледяные площадки, коварно присыпанные снежком, и время от времени какая-нибудь жертва шлепалась на них с ушатом воды под общий хохот. Даже по бревенчатым мостовым стало опасно ходить – бревна подпиливались, а под них сливались нечистоты, так что туда легко можно было угодить ногой. По вечерам ходили в гости, устраивали пляски с хороводами вокруг огней. Мужчины соревновались в беге на коньках или под вопли женщин обливались ледяной водой у колодца. Однажды в усадьбе Ботольфа все домочадцы проснулись с лицами, измазанными сажей, смешанной с оливковым маслом. Бьерн с Ингрид, учинившие все это, едва не лопнули со смеху. Даже Эмма вышла из своего покоя с кошачьими усами, нарисованными сажей. Ролло, увидев ее, не смог сдержать улыбки, но девушка сердито глянула на него и, набрав пригоршню снега, принялась тереть щеки. До этого он ее попросту не замечал, даже когда она пыталась рассердить его или заставить ревновать. Все было тщетно. Он уходил к себе, даже когда она начинала петь.

После полудня Эмма вышла из жаркой кухни, чтобы глотнуть свежего воздуха, и услышала отдаленный звон колокола. Она давно не ходила в церковь, не желая встречаться с сестрой Марией, которая была уверена, что Эмма вполне счастливо живет в большой усадьбе хозяина Байе.

– Ты грешница! – сурово указывала она Эмме.

– Моя приемная мать нередко говорила, что люди судят о грешниках куда строже Господа Бога, – огрызалась в ответ девушка.

В усадьбе было тихо – большинство мужчин отправились на охоту. Эмма пересекла тун, направляясь в сторону кузницы, где, как она знала, работал Бьерн. Он был единственным, с кем она могла говорить в надежде на понимание.

Когда она вошла, Бьерн поднял голову от работы, кивнул и продолжал размеренно стучать молотом. Эмма присела у стены. Брызгали искры, вспыхивали угли, молот звенел, и в ответ гудела наковальня. Наконец Бьерн остановился, приказал мальчишке-подручному принести воды, и тот, оставив мехи, вышел. Бьерн оглядел свою работу.

– Бера велела мне сделать новые крюки для котлов. Поэтому я и не пошел со всеми на ловлю. Когда мать будущей жены приказывает, остается лишь повиноваться.

Он внимательно взглянул на притихшую девушку. Его лицо и руки были перепачканы копотью, она была даже на светлых височных косицах. Кожаный передник, наброшенный поверх туники, был прожжен во многих местах.

– На следующей неделе моя свадьба… – проговорил он.

– И моя… – одними губами шепнула Эмма.

Он вытер руки о передник и опустил тяжелые ладони на ее плечи.

– Эмма, когда у тебя такой взгляд, у меня начинает щипать в носу и я боюсь разреветься, как монахиня при виде изваяния Тора…