Принцесса викингов - Симона Вилар

– Но ведь Ролло не расстается с бесплодной Снэфрид, – язвительно заметила Лив. – Говорят, даже твоя красота не заставила его отвернуться от Белой Ведьмы.

– Но говорят и то, что он околдован ею. Ты разве не слышала, какие речи ведет об этом твой отец?

– Отец… – с горечью проговорила Лив. – Он ненавидит меня. Если бы не он, моя жизнь была бы совсем иной.

И она поведала Эмме, что, когда ей было двенадцать лет, а Ботольф только закреплялся в Байе, на город напали бретонцы и похитили ее, увезя на запад. Когда же отец собрался с силами, чтобы совершить ответный рейд и отбить дочь, она уже была беременна. И лучше бы отец не освобождал ее, ибо она привыкла к своему хозяину и стала находить упоение в его ласках. Но Ботольф убил бретонца, несмотря на отчаянные мольбы Лив. Дочь же счел опозоренной и проклял дитя, которое она носила под сердцем. Видимо, проклятие было услышано богами. Ребенок родился прежде срока и столь хилым, что Ботольф велел вынести его за порог – умирать.

– Половину холодной ночи я слушала, как он пищит за дверью, но мне не позволили взять его, – с усталым безразличием закончила Лив. – А наутро рабу было приказано похоронить его. Я успокоилась со временем, но детей больше иметь не хочу. Хвала богам, после этого я стала бесплодна, зато с тех пор, как меня обнял мой бретонец, я не могу жить без мужчины.

– Он был сам дьявол, твой бретонец! – выпалила Эмма, памятуя об учиненном над нею насилии. Как могла она вообразить, что после случившегося можно испытывать привязанность к мучителю? – Он оставил на тебе свой знак. О, Лив, будь ты христианкой, я отвела бы тебя к священнику, и целительная сила молитвы…

Лив прервала ее смехом:

– Христианкой? Тогда отец вновь проклял бы меня, а я уже испытала на себе, какова сила его проклятия.

Она шагнула к двери и распахнула ее. Холодный пар облаком окутал ее. Отсвет вечернего снега лег на бревенчатый потолок.

– Как холодно, – повела плечами Лив. – Но это неплохо. Старая примета гласит: «Сильные холода в праздник Йоль – к доброму урожаю».

И добавила, погодя:

– Твоя рабыня понесла миску похлебки в стабюр. Эта девушка как лоза вьется вокруг твоего жениха…

Видит Бог, Эмму это только утешало, потому что совсем недавно Атли наконец потребовал, чтобы она переселилась к нему. Выручил ее Ботольф, заявивший:

– Я знаю, что Ролло вложил ее руки в твои, Атли, но, пока вы на моей земле и не венчаны по вашему обряду, я требую, чтобы был соблюден обычай и вы жили порознь!

Спустя время он заметил, что Эмма поступила разумно, сделав Атли христианином, ибо ни один священник в Байе не осмелится кого бы то ни было венчать без разрешения властителя города.

Настали предрождественские дни. Дома христиан украсились ветками остролиста и омелы. Эмма вместе с Атли отстояли торжественную мессу в церкви Святого Лупа. Служба утомила юношу, он мучительно кашлял в сыром храме, и платок, который он прижимал к губам, вновь становился алым от крови. Однако вместе с ухудшением странным образом возросла и его тяга к женщине. Оставшись наедине с Эммой, Виберга, опустив глаза, сообщила ей, что она в тягости, и спросила, не намерена ли Эмма наказать ее за это.

Эмма рассмеялась:

– Клянусь всеми святыми, я рада этому!

Но Атли оставался угрюм.

– Этого ребенка должна была понести от меня ты, – раздраженно заявил он. – Я не в силах переупрямить Ботольфа или Бьерна, которые встали на твою сторону, однако, едва приедет Ролло, все изменится…

К празднованию Йоля готовились с особой торжественностью. Варили брагу, резали скот – преимущественно свиней, коптили кабаньи головы, покрывая их позолотой и украшая веточками лавра и розмарина. Как объяснила Бера, в этот день бог солнца Фрей разъезжает по небу на своем кабане с золотой щетиной, и поэтому кабанья голова – главное блюдо, которое позволено разрезать только самым достойным мужам.

В первый день Йоля норманны волоком доставили из лесу ствол дуба, на котором, как на санях, ехали маленький Рольв и другие дети. Во дворе ствол очистили от сучьев, украсили зелеными хвойными ветвями и окропили пивом. Пиво готовилось особым способом: его варили в течение трех дней, чтобы оно стало очень густым и крепким. Затем ствол втащили в дом так, что он занял всю его середину, одним концом упираясь в очаг. Он должен был гореть целые сутки – в противном случае это считалось дурной приметой.

Эмму развлекала вся эта суета, гоня прочь мрачные мысли о Ролло. Ботольф бранил конунга за то, что он не поспел к празднику, Эмма же начала не на шутку тревожиться. Однажды, когда она стояла в одиночестве на дозорной вышке и вглядывалась вдаль, к ней неслышно подошел Бьерн.

– С ним ничего не случится, – словно прочитав ее мысли, произнес он. – Он, видимо, отправился сушей, а зимой дороги плохи, да и всякие неожиданности могли задержать его в пути.

Праздники шли своим чередом. Викинги пировали ночи напролет, слушая долгие повествования скальдов и предаваясь обильным возлияниям. Сказания о героях будили их воинственный пыл, приводили к стычкам.

– В этом году спокойный Йоль, – сказал Эмме Атли, приходя в себя после очередной бурной ночи. – Уже четвертый день пиров, много выпито, а только одному из гостей Ботольфа свернули шею.

Эмма еще в свою бытность в Руане привыкла к жестоким забавам норманнов, часто оканчивавшимся гибелью одного из соперников. Если они состязались в плавании, то стремились утопить противника; если боролись, то никто не удивлялся, если один увечил другого. Поэтому Эмму нисколько не удивило, что жена умершего, отправив тело мужа в ледник, приняла богатый дар от Ботольфа, на пиру у которого был убит викинг, и спокойно пригласила ярла на тризну, намеченную после праздника. Ботольф же утешил ее, посулив найти ей нового мужа.

Вечером на туне разводили большой костер и вели вокруг него хоровод, выкрикивая: «С нами Тор!» Атли держался особняком, не любя шумных увеселений, Эмме же нравился языческий Йоль. По утрам, когда мужчины отдыхали и отсыпались после бурной ночи, женщины с детьми отправлялись в сады к фруктовым деревьям. Дети бегали между ними с горящими соломенными жгутами, ударяя по стволам и выкрикивая пожелания доброго года яблоням, грушам и сливам, женщины же нараспев произносили заклинания.

К вечеру, когда город вновь оживал, начиналось катание с гор на санях со смоляными факелами. Случилось так, что однажды сани под Эммой и Атли перевернулись, девушка, смеясь, стала подниматься и увидела, что Атли не может встать, заходясь кашлем, а снег вокруг него весь в крови. Она испугалась, кликнула Бьерна, который только что промчался мимо вместе с хохочущей Ингрид. Бьерн подхватил юношу на руки и унес в стабюр. Атли был без сознания. Эмма прикрикнула на начавшую было голосить Вибергу, велела ей поскорее растопить очаг можжевельником, от запаха которого Атли всегда становилось легче, и стала растирать ему лицо и грудь, обложив разогретыми камнями. Глядя, как она хлопочет, Бьерн беспечно заметил: