Добронега - Владимир Романовский

— Земляк! — действительно, варанг, по-шведски говорит. — Земляк, не обессудь, а! Три дня я ничего не ел! Я кровь проливал за Олофа, Ярислифа, и Базиля, а теперь мне негде жить.

— Пошел в хвиту, — зло сказал Хелье и проследовал напрямую, положив руку на поммель.

Нищий варанг тут же отстал. Хелье стало стыдно. Он повернулся, догнал варанга, от которого пахло перегаром и затхлым потом, и дал ему золотую монету. Варанг несвязно его поблагодарил.

Какое мне дело, думал Хелье с досадой, шагая на юго-запад, правду он говорит или нет. Я не судья, не вершитель судеб, не Бог — мое дело дать, или не дать, когда меня просят. А сам этот пьяный боров, ежели соврал, так это меж ним и Богом все, пусть он Богу объясняет, сколько дней он не ел и за кого чего проливал, и стоила ли игра теперешних его барышей. И ежели вспомнить, откуда у меня у самого деньги есть… честно говоря, и вспоминать не хочется. Мария италийский браслет подарила за то, что я к ней в окно влез, а я продал его межам. То есть, яванову отцу, через Явана. Что честнее — просить, как этот варанг, на улице, или лазить в окна?

Тибериевы Ворота стояли распахнутые настежь. Константинополь вообще плохо охранялся — в хорошей охране не было нужды. Городом в данный момент правило войско Базиля, а с войском шутки плохо заканчиваются.

Хелье вышел за ворота, заприметил конюшни, о которых говорил Эрик, и направился к ним. Остановив первого попавшегося конюха, он осведомился, где искать Гильома Франка.

— Старого Франка?

— Да.

Ему указали направление, и все сомнения в правдивости рассказа Эрика тут же отпали.

Конюх Гильом Старый Франк оказался средних лет конюхом с тусклыми серыми глазками.

— Да? — осведомился он невежливо. — Чего тебе толком надо?

— Мне вскоре понадобятся лошади и повозка, — доверительно сказал Хелье, тщательно подбирая италийские слова. Почему-то он был уверен, что ни скандинавских, ни славянских наречий конюх не знает.

— Ничего удивительного, — ответил Гильом на том же наречии, которым владел гораздо лучше, чем Хелье. — Многим нужно.

— Я еду далеко.

— Это не имеет значения.

— Со мной едут еще четверо.

— И это не важно. Лошади хорошие, повозки новые. Заплатишь по уставу — и езжай себе хоть в Индию.

— Мне в Индию не нужно. Мне нужно в Киев.

— И это можно.

— И мне нужно знать, где искать следующую подставу.

— Подставу? — удивился Гильом. — Какую подставу?

— Саффетта дей кавалли. На тайном хувудваге.

— Говоришь ты, сынок, непонятно. Какие такие тайные хувудваги?

— Страды. Стради секрета. Секрети. Стради, хорла. Вернее, уна страда секрета. Секрето.

— Не понимаю. Ну, ты иди, я занят.

— Нет, ты меня слушай, Гильом. Я еду по поручению, миссионе дипломатика, Неустрашимых.

— Это твое дело, по чьему поручению. Плати и езжай себе.

— Заплачу, не бойся.

— Я и не боюсь.

— Но следующая… стаффетта… локанда… дове си оффрива иль сервицио ди стаффетта дей кавалли должна быть мне известна.

— Ага.

— Я по поручению.

— Очень хорошо. Все, я пошел.

— Гильом, Гильом!

— Все, я сказал.

Сколько сразу планов рушится! Неужто Эрик все это придумал?

Хелье взял Гильома за шиворот и приблизил его лицо к своему.

— Ну вот что, сыр взболтанный. Постарайся понять, пока я тебе глотку не перепилил. Поручение. Неустрашимые. Стаффетта дей кавалли.

Свободную руку Хелье положил на поммель.

— А! — вдруг понял Гильом. — Вот о какой стаффетте ты говоришь! Ну тогда все понятно. Так бы сразу и сказал. Отпусти меня, милый человек. Да. Есть такое. А только ничего не могу тебе сказать, пока не увижу знак.

— Какой знак?

— Идентифицирующий. Неустрашимые имеют при себе знаки.

— Письмо, что ли?

— Можно и письмо. Но лучше знак. А то я ничего не смогу.

— Что же это за знак такой?

— Не знаю.

Точно, вспомнил Хелье, Эрик упоминал какой-то знак. Подумав, он взялся за сверд.

— На цепочке, — объяснил Гильом. — Серебряный.

Вот тебе на.

— Будет тебе знак.

— А когда будет знак, тогда и будет — как говоришь? Подстава. Стаффетта.

Подстава, подумал Хелье, будет в любом случае. Придет Дир, и если подстава начнет вдруг не быть, он, Дир, просто на Гильома сядет. И будет сидеть на Гильоме до тех пор, пока подстава снова не вернется в бытие.

Удовлетворенный удачным исходом дела, Хелье вернулся в город и тем же путем направился к крогу. Купол Софии был хорошо виден, и змея над ним пока что не было.

Дойдя до театрального входа, Хелье остановился и прикинул, будет ли виден ему змей над куполом из амфитеатра, и решил, что будет. Наверное, у меня теперь такое же радостное лицо, как у многих местных, подумал он, подходя к привратнику. Привратник держался с достоинством. Хелье осведомился у него по-славянски о плате за вход, получил ответ по-гречески, не понял, дал привратнику монету, не получил сдачи, и вошел во внутрь.

Дневное представление было в самом разгаре. Амфитеатр поразил Хелье гигантскими размерами. Тут и там виднелись на разных уровнях свободные места. Хелье забрался повыше, чтобы видеть купол Софии, сел, и попытался сходу вникнуть в действие. Сходу не получилось.

Актеры перемещались по круглой сцене, подавали реплики, публика время от времени реагировала, то заходясь смехом, то сочувствуя и возмущаясь. Одеты действующие лица были в современные, но не греческие, а римские костюмы, хотя у некоторых имелись в наличии античные щиты и широкие декоративные сверды. Такими свердами только мух давить. Все актеры были в масках, и, очевидно, цвет масок должен был символизировать характер, социальный статус, и даже, показалось Хелье, половую принадлежность, персонажей.

Комедию давали, конечно же, по-гречески. Хелье, знавший около сотни греческих слов, не понимал почти ничего. Он только уяснил, что главный герой — холоп, любящий позубоскалить над господином, и что оба они влюблены в одну и ту же девушку, которую изображал мальчик-подросток в белой маске. Возможно, предположил Хелье, греческий перевод римской пьесы стилизован под античность. Произнося реплики, актеры отчаянно жестикулировали, иллюстрируя свои чувства и поясняя мысли. Досмотрев и дослушав сцену до концовки, Хелье поводил глазами по амфитеатру и нашел неподалеку от себя зрителя с более или менее скандинавским лицом. Хелье тотчас пересел к нему. Зритель оказался славянином из Турова, живущим в Константинополе девятый год. Он объяснил Хелье, что комедия эта написана римским драматургом Теренцием много веков назад, но несколько изменена, чтобы было современнее.