Розовая мечта - Людмила Григорьевна Бояджиева

— А я назло буду подставлять свою грудь под пули. Все равно она никому не нужна. — Нервно пошутила я и предоставила Юлу для ночевки раскладное кресло в кабинете сталинского ученого.

— Ну, нет. Боюсь заразиться бациллой верноподданнического маразма. Ложись, а я постерегу дом. Ведь у тебя нет собаки, а у меня, по крайней мере, собачья кличка.

Глава 35

На следующий день, послав Аську в магазин, мы уговорили Юру поработать «подсадкой». Тщательно продуманный план вступил в действие с Пятницы.

Отправив дочку к бабушке, он сообщил знакомым, что намерен порыбачить и провести уик-энд в своей избушке на Оке. На автоответчик он записал информацию о своем отъезде и оставил телефон друга на тот случай, если понадобится его экстренно разыскать. Сердечный приступ жены врачам удалось снять и в середине следующей недели её обещали выписать из больницы.

Три года назад Юра приобрел брошенный сруб в разбежавшейся деревеньке на берегу реки. С тех пор туда не наведывался, давая ключи приятелям-рыбакам.

В соответствии с разработанным планом мы должны были следить за Казановым на расстоянии. Юлу пришлось занять у кого-то потрепанного «Жигуленка», из которого нам предстояло вести наблюдение. Я сказала Сергею, что пару дней посижу с приболевшей матерью и прямо от неё поеду на дачу продолжать там строительство. Не знаю, поверил ли Сергей. С тех пор, как я призналась ему о связи с Юлом, мы заключили негласный договор — никто никому не задавал лишних вопросов и принимал решение другого как должное.

Не уехав из России, вопреки совету мужа, я окончательно установила между нами «китайскую стену». «Давно следовало заняться дачей», — одобрил беспрекословно мои действия Сергей. Ничего не спросил он и на этот раз, хотя обоим нам было ясно, что отговорка с болезнью матери слишком наивна.

Но мне было необходимо принять участие в детективной акции по охране Юрия Казанова. Ведь именно от того, что предстояло нам узнать в эти дни, зависела разгадка всех проклятых вопросов.

Словно дети, игравшие в детектив, мы с Юлом одели темные очки, серенькие курточки и всячески старались не привлекать к себе внимание. Это настолько увлекло нас, что истинная цель поездки на время отошла на второй план.

Красная «десятка» Казанова победно мчалась по Рижскому шоссе, мелькая в потоке автомобилей, подобно плащу тореадора. В роли разъяренного быка выступал наш далеко не резвый «Жигуленок». Больше желающих поохотиться за Юрой, к счастью, не оказалось. Преодолев жуткие проселочные дороги, на которых в клубах серой пыли кроме красной «десятки» и загаженных коров не было видно ни одного движущегося предмета, мы несколько огорчились. Похоже, нам предстояло провести пару дней в тщетных наблюдениях. Кроме бинокля и «пушки» у Юла имелась «удочка» — прибор прицельного подслушивания на расстоянии и фотоаппарат с «дальнобойным» объективом. С погодой нам повезло — и для рыбака, и для наблюдателя пасмурный дождливый день весьма благоприятен. Пригоден такой сумрачно-скользкий день и для поджидаемого нами бандита.

Место оказалось живописным — пять-шесть пустых срубов на крутом берегу в зелени бесхозных, густо разросшихся садов. С высоты близлежащего холма, увенчанного березовой рощицей, мы наблюдали, как подъехал к своему владению Юра, открыл избу, вытащил из багажника туристические причиндалы и огляделся, словно ища веселого просвета в сумрачном, полном взъерошенных туч небосклоне. Юл дал мне бинокль и, повернул окуляры, я увидела вспотевшее от напряжения круглощекое лицо в рамке жизнерадостных рыжик кудряшек. Положительно, карьера трагика Юрке не светила. Но в его голубых глазах, возникших так близко, что мне захотелось отодвинуться, застыл настоящий страх.

День только начинался и меня чрезвычайно радовал тот факт, что провести его нам придется вместе. Какое мучительное удовольствие находиться наедине с тем, кого должна забыть, но не можешь отказаться от желания увлечь и соблазнить.

Дня три назад Юл перестал бриться и русая щетина на его щеках и подбородке придавала его облику небрежную мужественность. Вытянутый синий свитер и старые джинсы с лохматыми прорехами на коленях шли ему больше, чем парадный смокинг. Вот он стоит у березы, широко расставив длинные ноги в походных ботинках и прицелив бинокль к жилищу Юры. Я смотрю на светлые пряди, падающие на спину, на узкие бедра, покачивающиеся от нетерпения, и думаю о том, что Лара просчиталась, подбросив свой амулет: я не намерена уступать ей этого парня.

— Ты так загадочно улыбаешься, как Джоконда… — Развернувшись, он рассматривал меня в бинокль. — Только далеко-далеко, за краем реальности.

Я заслонила ладонью окуляры, отведя бинокль, и наши глаза встретились. Мы были на грани поцелуя, притягиваемые друг другом, как магнитом. Но Юл шагнув в сторону и зашагал прочь по косогору.

— Здесь старое кладбище. — Крикнул он, не оборачиваясь. — Веселенькая ночь нам предстоит!

Конечно же, на пригорке, среди берез, полагалось находиться погосту, вот с такими покосившимися крестами, забытыми, поросшими травой холмиками и свежими могилами, на которых ещё розовели поблекшие пластиковые розы.

— Здесь в округе остатки деревенек и, видимо, сюда свозят последних старожилов. Чтобы любовались с холма на родные места, где выросли, женихались, рожали детей… — Начала я.

— …А потом варили самогонку, страдали от побоев мужа и доставали из оврагов облеванных сыновей. — Продолжил Юл.

— Но ведь не все так! — Зло перебила я.

— Много, Слава, слишком много людей загублено. Слишком много, чтобы не помянуть КПСС и Сатану. Впрочем, они, видимо, родственники. Или сотрудники.

— Ты совсем не похож на эгоистичного, капризного мальчика, каким хотел казаться доктору Баташовой девять месяцев назад.

— Не знаю, почему меня — городского, прожженного циника, достали эти брошенные хаты, эти торчащие на пепелищах трубы, гниющие в бурьяне телеги и хомуты. А эти поваленные столбы и оборванные провода?! А разрушенные колодцы и брошенные сады?! — Он сжал зубы и на скулах заходили злые желваки. — Словно Чернобыль какой-то… А ведь живая земля!

— Ничего, милый, все теперь должно как-то выправиться, расправить плечи, выжить… — Успокаивала я его, обрывая лепестки ромашки, произнося мысленно детскую считалочку. Последний белый лепесток вспорхнул, оставив круглую золотую головку — «любит»! Я положила руку на его плечо и встала рядом, как комсомолка под пули фашистов. — Так хочется верить в счастливый конец. Вернее, в начало. В свет в конце тоннеля. Смотри, ты же прав, кругом цветущая, рвущаяся к солнцу земля, а на ней — живые и почти что светлые души…

— Что-то многовато упырей развелось на каждую живую душу. — Зло буркнул Юл. — Это агентство — хуже ассенизаторской службы. Такое ощущение, что весь в дерьме с головы до ног. Но