Книги крови. Запретное - Клайв Баркер

– Они догоняют нас! – сказал Флойд. Он выглядывал в окно, встав коленями на заднее сиденье.

– Нам не оторваться, – заметил Моттерсхэд, не переставая смеяться. – Мы все умрем.

– Вот! – завопила Ирения. – Вот другая дорога! Туда! Туда!

Гомм вывернул руль, и машина чуть не опрокинулась, сворачивая с главной дороги на новый путь. С погашенными фарами невозможно было разглядеть что-то большее, чем намек на дорогу впереди, но обращать внимание на такие мелочи было не в стиле Гомма. Он гнал машину, пока двигатель не начал отчетливо хрипеть. Пыль залетала в дыру на том месте, где когда-то была дверь; с дороги ускакала коза, всего на мгновение разминувшись со смертью.

– Куда мы едем? – крикнула Ванесса.

– Понятия не имею, – ответил Гомм. – А вы?

Куда бы они ни направлялись, неслись они на полной скорости. Дорога была ровнее, чем та, с которой они свернули, и Гомм пользовался этим в полной мере. Он снова начал петь.

Моттерсхэд высунулся из окна в задней части машины, выглядывая преследователей; его волосы трепало ветром.

– Они отстают! – торжествующе провыл он. – Они отстают!

Общий восторг охватил всех беглецов, и они начали петь вместе с X. Г. Они пели так громко, что Гомм не услышал предупреждения Моттерсхэда, что дорога впереди как будто кончается. X. Г. так и не понял, что гнал машину к обрыву, пока она не рухнула вниз и море не взметнулось им навстречу.

– Миссис Джейп? Миссис Джейп?

Ванесса неохотно пришла в себя. У нее болела голова, у нее болела рука. В последнее время с ней происходило много плохого, хотя она не сразу вспомнила, что именно. Потом воспоминания вернулись. Машина, летящая с обрыва; холодное море, затекающее в открытую дверь; испуганные крики вокруг нее, пока машина тонула. Она выбралась, лишь наполовину в сознании, смутно ощущая, что Флойд плавает рядом. Она назвала его по имени, но он не ответил. Теперь она снова повторила его имя.

– Мертв, – сказал мистер Кляйн. – Они все мертвы.

– О Боже, – прошептала Ванесса. Она смотрела не на его лицо, а на шоколадное пятно на жилете.

– Не думайте о них, – сказал он.

– Не думать?

– Есть более важное дело, миссис Джейп. Вы должны встать, и быстро.

Тревога в голосе Кляйна подняла Ванессу на ноги.

– Уже утро? – спросила она. В комнате, где они находились, не было окон. Судя по бетонным стенам, это был Будуар.

– Да, уже утро, – нетерпеливо ответил Кляйн. – Вы пойдете со мной? Мне нужно вам кое-что показать.

Он открыл дверь, и они вышли в мрачный коридор. Где-то впереди, похоже, шел серьезный спор: десятки громких голосов, проклятия и мольбы.

– Что происходит?

– Они готовятся к апокалипсису, – ответил он и провел ее в комнату, где в прошлый раз Ванесса видела бои в грязи. Теперь гудели все экраны, и каждый показывал разные помещения. Там были командные пункты и президентские апартаменты, кабинеты министров и залы конгрессов. В каждом из них кто-то орал.

– Вы пролежали без сознания два дня, – сказал ей Кляйн, словно это каким-то образом объясняло какофонию. У Ванессы раскалывалась голова. Она переводила взгляд с экрана на экран: с Вашингтона на Гамбург, потом на Сидней, потом на Рио-де-Жанейро. По всему земному шару власть имущие ждали новостей. Но оракулы были мертвы.

– Они всего лишь шоумены. – Кляйн показал на вопящие экраны. – Они бегом в мешках руководить не могут, не то что миром. Они впадают в истерику, и у них уже пальцы чешутся нажать на кнопки.

– И что я могу с этим сделать? – спросила Ванесса. Это вавилонское столпотворение ее угнетало. – Я не стратег.

– Как и Гомм, и остальные. Возможно, когда-то, давным-давно, они были стратегами, но вскоре все развалилось.

– Системы распадаются.

– Чистейшая правда. К тому времени как я сюда попал, половина комитета была уже мертва. А остальные утратили интерес к своим функциям.

– Но Х. Г. говорил, что они все еще принимали решения?

– О да.

– Они управляли миром?

– В некотором роде.

– Что значит «в некотором роде»?

Кляйн посмотрел на мониторы. В его глазах стояли слезы.

– Разве он не объяснил? Они играли в игры, миссис Джейп. Когда им наскучили звуки собственных голосов и старый добрый здравый смысл, они забросили обсуждения и начали бросать монеты.

– Нет.

– И, конечно же, устраивать лягушачьи бега. Это было их любимое занятие.

– Но правительства… – возразила она, – …не могли же они просто принять…

– Вы думаете, их это заботило? – сказал Кляйн. – Пока они находятся на виду у публики, какая им разница, что за чушь они несут и откуда она взялась?

У нее кружилась голова.

– Все решал случай?

– Почему нет? Это очень уважаемая традиция. Целые государства рушились благодаря решениям, усмотренным в овечьих внутренностях.

– Это же бред.

– Согласен. Но позвольте вас спросить: скажите честно, разве игры страшнее, чем власть в их руках? – Он указал на ряды разгневанных лиц. Демократы потели от мысли, что завтра они останутся без инициатив, которые могли бы поддержать, или без аплодисментов, которые могли бы завоевать; деспоты пришли в ужас оттого, что без инструкций их тирании утратят поддержку и будут свергнуты. У одного премьера, похоже, случился приступ астмы, и его поддерживали двое помощников; другой схватил револьвер и тыкал им в экран, требуя извинений. Третий жевал свой парик. Неужели это были лучшие плоды политического древа, бормочущие, угрожающие, умоляющие идиоты, доведенные до сердечного приступа тем, что некому было сказать им, куда прыгать? Никому из этих мужчин и женщин Ванесса не доверила бы даже перевести себя через дорогу.

– Уж лучше лягушки, – пробормотала она, какой бы горькой ни была эта мысль.

Свет во дворе, после мертвого освещения в бункере, был ослепительно-ярким, но Ванесса обрадовалась, что больше не слышит оставшихся внутри пронзительных голосов. Вскоре соберут новый комитет; когда они шли к выходу, Кляйн сказал ей, что всего через несколько недель равновесие будет восстановлено. За это время планету могли разнести на куски те отчаявшиеся создания, которых она только что видела. Им нужны были указания, и срочно.

– Голдберг еще жив, – сказал Кляйн. – И он продолжит играть; но для игры нужны двое.

– Почему не вы?

– Потому что он меня ненавидит. Ненавидит всех нас. Он говорит, что будет играть только с вами.

Голдберг сидел под лаврами, раскладывая пасьянс. Это был медленный процесс. Из-за близорукости он подносил каждую карту дюйма на три к носу и, добравшись до конца ряда, уже забывал, какие карты лежали в начале.