Вечная ночь - Полина Дашкова

Оля вдруг подумала, что, если всерьёз поверить в это, можносойти с ума. Ей захотелось спросить Кирилла Петровича — как же он живёт иработает с этим?

Сколько в одном человеке газов? Много. Хватит на всю ночь.

Старика Никонова перевели в бокс. Вместо него на соседнююкойку положили жирного пожилого дебила с бабьим лицом, узкими покатыми плечамии необычайно широким тазом. Дебил скинул одеяло и, повернувшись к Маркузадницей, устроил настоящую газовую атаку.

«По крайней мере, здесь я в относительной безопасности», —утешался Марк, все ещё не решаясь задать себе главный вопрос: что дальше?

Толстозадый сосед продолжал свою гнусную атаку. Маркатошнило от вони, он не мог уснуть.

Если случались у него периоды бессонницы, то часы передрассветом оказывались самыми тяжёлыми. Что-то происходило. Умирающая ночьзаражала его страхом смерти. Ему едва исполнилось сорок, он был здоров, полонсил. Но ужас надвигающейся старости, физического небытия душил его бессонныминочами, перед рассветом.

Сон — репетиция смерти. Бессонница — репетиция того, чтоприходит вслед за смертью. Во сне ты все видишь, слышишь, чувствуешь запахи,отлично соображаешь, но не владеешь своим телом. Во время бессонницы ты невладеешь куда более важным орудием. Тебе отказывает самооправдание. Каждыйпоступок, совершенный вчера или двадцать лет назад, вспоминается во всём своёмбезобразии, и непонятно, что с этим делать, как быть с собой, со своей жизнью,с предстоящей неминуемой смертью, и что там, за её пределами? Кокаиновый рай?Апофеоз пофигизма? Волшебный сад де Сада, наполненный красивыми, покорными,никогда не взрослеющими детьми? Или рогатые черти с красными сковородками?

Когда-то он хотел быть знаменитым. Он искренне считал себягением и ненавидел других, которые не желали признавать его гениальности.Формула «они просто завидуют мне» давала временное облегчение, действовала какантидепрессант, но потом становилось ещё хуже.

Он активно тусовался, пропадал в ночных клубах, нюхалкокаин. У него всегда было мало денег, не хватало на любимый наркотик, и онвыискивал на тусовках некрасивых девиц из состоятельных семей, изображалвлюблённость, тянул деньги.

Кокаин делал его обаятельным, остроумным, неутомимым. Он могвсю ночь заниматься сексом, как автомат, а потом за день написать какой-нибудьрассказ, в полной уверенности, что и то и другое он делает гениально.

Но когда кончалось действие наркотика, приходила депрессия,дикая, неуёмная тоска, ненависть к миру, к людям, к самому себе. Начиналисьгаллюцинации. Ему казалось, что кто-то невидимый, враждебный прикасается кнему, что под кожей у него шевелятся насекомые, клопы и черви.

Однажды он схватил нож, чтобы сделать надрез на руке,извлечь эту мерзость. Боль и вид собственной крови подействовали на негоотрезвляюще. Он понял, что так продолжаться не может.

Кокаин, в отличие от других наркотиков, не вызываетфизической зависимости, только психическую. Марк был достаточно сильнымчеловеком, чтобы справиться с этим.

Он сумел избавиться от кокаиновой зависимости и поклялсясебе, что больше никогда не подсядет.

Но без наркотиков депрессия почти не оставляла его. Не былоникаких галлюцинаций, ничего вообще не было. Он не мог написать ни строчки. Отлюдей тошнило, все казались уродами, хотелось остаться одному. Но наедине ссобой он томился чёрной скукой. Ему нужны были постоянные внешние подтверждениясвоего присутствия во времени и пространстве. Правда, в последние пять летвремя для него исчислялось простой формулой «все сдохнем», а пространствосъёжилось и отвердело в одном зубодробительном слове «бардак». Ничего болееинтересного он не мог не только сказать, но даже подумать.

Марку Хохлову было скучно всегда и везде.

Он не сомневался, что другим тоже. Большинство поступковсовершается от скуки. Есть, конечно, иные мотивы. Жадность, похоть, зависть,инстинкт самосохранения, тщеславие, наконец. Но это вторично. В основе толькоскука. Жирная желеобразная гадина. Всю жизнь она пыталась уничтожить Марка,навалиться и задушить. Когда он был ребёнком, она являлась ему в образевоспитательницы детского сада, учительницы, директора школы, наконец,собственных его родителей.

Скучным было детство. Вечный грязно-белый фон панельныхстен, закопчённых сугробов зимой, чахлой пыльной зелени летом. Окраина Москвы.Тухлые семидесятые. Синяя форма у мальчиков, чёрно-коричневая у девочек. Училкив кримплене. Кино про красных партизан. Колбаса по два двадцать. Ежевечерняямелодия программы «Время». Бред собраний, сначала пионерских, потомкомсомольских. Дни рождения с непременным жирным тортом, жидким чаем и липкимлимонадом.

Так было устроено его зрение, что все уродливоеувеличивалось, наливалось ярчайшими красками, надолго застревало в памяти.Окурок, размокший в унитазе школьного туалета. Раздавленный голубь на мостовой.Соседка по парте, тайком поедающая собственные козявки. Хлопья перхоти на синемсатиновом халате учителя труда. Глядя на любого человека, он видел не лицо, агаденькие подробности: какой-нибудь прыщ, бородавку, родинку или испорченныйзуб во рту.

Марк был ещё маленьким мальчиком, а уже отличался особенной,изощрённой наблюдательностью. Ничто не ускользало от его внимательного взгляда.Он замечал и сообщал товарищам, что учительница математики носит парик и рисуетброви черным карандашом. Что у директрисы волосатые кривые ноги и подпрозрачным капроном чулка получается лохматая воздушная прослойка. Что уангличанки жирная кожа, а пионервожатая чем-то набивает свой лифчик; чтофизкультурник пьёт и у него вставная челюсть.

Дома было ещё гаже, чем в школе. Психопатка мать, которую неинтересовало ничего, кроме чешского хрусталя, афганских ковров, своегопищеварения и кровяного давления. Сентиментальна до соплей, но по сутиравнодушна и безжалостна. Рыдала перед телеэкраном, когда показывали фильмы провойну и про любовь, и орала на собственного сына из-за пятна на рубашке илиразбитой тарелки. Отец, тихий, с кислым нездоровым запашком, с тремяволосинами, прилипшими к бледной лысине.

Оскорбительно было иметь таких родителей, жить в такойквартире, учиться в такой школе. Марк чувствовал себя чужаком, попавшим пожестокому недоразумению в мир говорящих кукол и фанерных декораций. Он знал,что достоин большего, и, если кто-то рядом имел больше, чем он, этанесправедливость жгла ему душу.

Убогий советский ширпотреб давал богатую пищу дляпереживаний. Любая импортная мелочь была посланием из другого мира, изнастоящей жизни, свободной и яркой. Пластинка жвачки, изящная подробнаямоделька гоночного автомобиля, толстенная шариковая ручка с множеством разноцветныхстержней, джинсы, пусть даже индийские или польские.