Любовник богини - Елена Арсеньева

Тени свечей плясали на мертвом лице, и чудилось, будто Аггейкорчит отчаянные рожи, пытаясь спастись от щекотки. Ваську и это не пугало — онворочал да ворочал перышком, пока… пока вдруг не раздалось слабое,задыхающееся:

— Бери, бери Орла, ирод, ваше сиятельство, только смилуйся —отпусти душу на покаяние!

— Вслед за тем раздалось громоподобное чихание — и, разначав, Аггей уже не мог остановиться и чихал до тех пор, пока его душа, неуспевшая далеко отлететь, не воротилась обратно в тело и он смог поднять руку ипочесать в носу.

Только теперь до Васьки дошло, что он оживил мертвеца, — ипарнишка грянулся, где стоял, в таком глубоком беспамятстве, что, без шуток,его почти отчаялись вернуть в сознание. Ходили слухи, что Аггей советовал графупощекотать у барчука в носу гусиным перышком: мол, верное средство! — однаконеведомо, было ли сие на самом деле или трепались злые языки. Достоверно одно:слово свое Аггей сдержал — и даже барина убедил пойти на поводу у сыновнейпричуды.

Чутье не обмануло Ваську: они с Орлом с первого мгновенияпрониклись друг к другу величайшим доверием и вместе не раз обгоняли птиц иветер. С сыном этого Орла Василий в 12-м году поступил в гусарский полк, ноОрленка убили тем же снарядом, осколок которого пробил его хозяину плечо в делепод Бородином.

Да, подумал Василий, если он и в самом деле решитрасчихаться, едва ли это закончится столь же идиллически, как чиханье другого«трупа»… но, конечно, ничего такого не случилось бы. Ведь он не испытывалникаких ощущений, не чувствовал ничего — даже своего тела. Надо полагать, онодостаточно напоминает мертвое, если даже магараджа Такура не усомнился вжелании Нараяна принести свои прежние убеждения и прежних друзей на алтарь Кали— ведь, строго говоря, нынешний костер возжигается вовсе не ради обманутого Агни,а во имя черной Кали, одержавшей победу над северной богиней Луны. То есть все,и сама Кали в том числе, пребывают в этом убеждении, не зная, что с пустымируками на сей раз останется не один бедолага Агни!

А странно, конечно, что Нараян, который обещал Василиюполнейшее оцепенение всего его существа, оставил способность видеть и думать.Очевидно, для того, чтобы, когда прозвучит крик павлина, Василий не лежалкакое-то время бревно бревном, суматошно восклицая, подобно дамочке, только чтоочнувшейся от обморока:

«Ах, где я? Что со мной? И, вообще говоря, кто я?!» — асразу мог действовать. Для этого он должен наверняка знать, что происходитвокруг, должен все видеть.

.

И тут он увидел, что ведут его жену.

Сердце Василия тоже осталось живым и страдающим — оно вдругтак рванулось, так заколотилось, что, окажись сейчас рядом внимательныйнаблюдатель, он уж наверняка решил бы, что труп возвращается к жизни.

«Да, мы обречены друг другу! — мелькнула мысль. — Служениебогине Луны обрекло нас на эту роковую любовь, неразрывную связь. Если бы мыникогда не увиделись, никто из нас не смог бы полюбить никого другого, и каждыйлунный луч, каждое сновидение были бы для нас орудием пытки! Смешно и думать,что жалкие уловки магараджи могли долго удерживать от любви наши сердца. Яполюбил бы ее, даже увидев среди толпы падших женщин, а она отдала бы мне своесердце, даже если бы я стоял перед гильотиной, осужденный за самые страшные,нечеловеческие преступления! Да, Нараян прав: вечно служение богине…» Однако неприхоти древней религии предопределили эту неизбывную страсть: ее предрекларусская судьба, предрекли русские звезды-Рожаницы, и где бы, когда бы нивстретил Василий Вареньку, последствия этой встречи были бы одинаковы:неистовый трепет сердца, забвение себя, забвение всего на свете, кроме одного —желания слиться с ней и никогда не размыкать объятий!

Ее вели к нему. Желтое, жарко-желтое сари струилось вокругстройного тела, и Василию на какой-то безумный миг почудилось, что Агниопередил его и уже обнимает Вареньку. Лицо у нее было таким равнодушным ибезучастным, словно ее нимало не волновало ни зрелище, представшее передглазами, ни участь, уготовленная ей. То ли горе притупило чувство, то либезысходность; а может быть, она находилась во власти некоего зелья или чар,подобных тем, которые были наведены на Василия Нараяном?..

А вот и он. Как всегда, в белых, снежно-белых одеяниях,чудилось, не подвластных ни пыли, ни грязи, ни крови, будто бы тоже введенных внекий транс чистоты.

На тюрбане мрачно мерцает черно-сине-зеленое павлинье перо,словно символ некоего обещания, и Василию при взгляде на это перо стало легчена душе. «Я помню о тебе, — чудилось, услышал он голос Нараяна. — Я помню отебе и богине!»

По другую сторону от Вареньки шел магараджа Такура.Поразительно, как удавалось этому крошечному человечку сохранять такуювеличавость! Несмотря на то что магарадже приходилось делать два шажка там, гдеВаренька и Нараян делали всего один, он выглядел чрезвычайно помпезно. Его одеждыказались апогеем великолепия, а несметные драгоценности в лучах солнца сиялитак, что слепили глаза.

Его же глаза были сощурены в удовлетворенной блаженнойулыбке, которую владыка Такура даже и не думал скрывать. Похоже было, чтосегодня один из счастливейших, блаженнейших дней его жизни!

Остановившись на краю помоста, возвышающегося над последним,деревянным ложем Василия, он провозгласил:

Подобен ты увядшему листу,

Добычей ставший для посланцев Ямы.

Ты смерти перешел порог. И Апш,

Огонь всесильный, поглотит тебя!

Магараджа пылко воздел руки:

О Агни! Всю премудрость трех миров:

Подземного, небесного, земного —

Усвоил ты, всевидящий, и тайны

Людские изначально ты хранишь.

Разящий тьму, богатство приносящий,

Хранящий на земле любовь супругов

И на пути к блаженным небесам, —

О Агни, воссоедини навеки

Жену и мужа

В пламени твоем!

Женщины, стоящие поодаль, громко запели, им вторилапронзительная музыка, перекрывая голоса, так что до Василия доносились лишьотдельные слова, однако сердце его дрогнуло: сейчас все начнется!

Магараджа не глядя протянул руку, и жрец вложил в нее факел,однако Нараян что-то негромко сказал, и владыка Такура криво усмехнулся:

— Ну что же, новообращенный, покажи свое искусство!Баване-Кали угодно пламенное усердие, каким ты ознаменовал начало своегослужения ей. Зажги же пламенем своей любви к нашей повелительнице этот костер!