Между Ницше и Буддой: счастье, творчество и смысл жизни - Олег Цендровский

Благодаря знанию о полицентрическом устройстве личности, причины названного положения вещей более не являются загадкой. Великий художник души человеческой Достоевский вскрыл и с анатомической точностью описал десятки подобных случаев (наверное, лучшим примером будут его блестящие «Записки из подполья»), не выдуманных им для литературного эффекта, а взятых из повседневной жизни и из своей собственной души. Молчит Сократ, опускают глаза Дидро и Руссо, не подает руки Кант – в представлениях чистых рационалистов это едва ли мыслимо, чтобы знание и разум выписывали подобные кульбиты и в практическом смысле совершенно спасовали. Чтобы человек точно знал, как будет лучше, но не делал, и уж тем более назло поступал наоборот? В рамках данной системы это означает, что человек недостаточно понимает, недостаточно знает что-то и требуются новые, более совершенные разъяснения. Может быть, это так, однако какова природа этой «недостаточности», как она вообще возможна и неужели объяснений было до сих пор мало и были они столь плохи?

С другой стороны, в истории и жизни на каждом шагу попадаются люди, знающие столь многое и представляющие собой столь малое. Представьте себе умудренного профессора философии – допустим, даже не рядового, а выдающегося, умного, талантливого. Это человек, который в силу рода собственных занятий является вместилищем мудрости человеческого вида. Инстинктивный рационалист в нас ожидал бы, что он должен ходить, не касаясь земли, как будто паря над миром простых смертных, а нимб вокруг головы должен едва помещаться в дверные проходы и слепить сиянием до слез в глазах.

Увы и ах – с разочарованием мы обнаруживаем, что он не только лишён полагающейся воздушной подушки, но и спотыкается порой ничуть не меньше нашего, а то и больше. Этот многознающий человек, кроме того, во многом может быть откровенно глуповат, даже нелеп и, конечно, ничуть не ближе к заветному человеческому счастью, чем невежды. Но если знание есть достаточный для преображения инструмент, то кто, казалось бы, ближе к нравственному и прочему совершенству, чем его выдающийся носитель?

Ошибка поверхностного рационалистического истолкования кроется, как и многие ошибки, в деталях – в отказе проводить различие там, где оно принципиально важно. Когда Гераклит в известных словах заявил: «Многознание уму не научает», – он имел в виду две вещи. Во-первых, что до́лжно знать не многое, а существенное, а во-вторых, что знание должно быть надлежащим образом организовано внутри нашей головы. Это справедливо, но есть и третье условие, без которого соблюдение первых двух тщетно. Действительно важно не то, что мы знаем, а то, как мы это знаем, глубина проникновения знания в нашу жизнь и деятельность. Это и есть упущенное в рационализме ключевое звено – психопрактика и внутреннее созидательное усилие.

В описанном выше примере все известное и продуманное почтенным профессором, все сливки мудрости, снятые с человеческой культуры, лишь намочили седые усы и оказали минимальное влияние на строй жизни. Из них не были выведены практические следствия. По всеобщему греху западного интеллектуального мира, познание не вступило в союз с мощной установкой на личную трансформацию. С нейробиологической точки зрения, это означает, что знание не ложится в основание командных нейросетей и алгоритмов, управляющих нашим поведением; его проникновение сугубо поверхностно. Будет правильным назвать его «механическим», ибо оно есть лишь количественное присовокупление некоторых сведений к сумме имеющейся у нас информации. Механическое усвоение носит внешний характер и не трансформирует нашей жизни сколь-нибудь значительно, не интегрируется в структуру психики.

Механическое усвоение, то есть познание в его традиционном понимании, есть лишь согревающая дух разминка, после которой труды только начинаются. Следующим этапом является «органическое усвоение» – процесс растворения знаний в крови, так что оно начинает струиться по жилам и нейросетям. Знание здесь становится частью нашего «Я» и непосредственным источником действия, трансформирует характер внутренней и внешней жизни. Если радикализировать гераклитовский тезис, не многознание уму не научает, а вообще никакое знание не научает уму. Оно не научает ничему и цена ему грош, если человек не воспримет результаты познавательной деятельности органически, не применит их.

Парадоксальная правда в том, что если вдруг божественным повелением все люди получили бы ответы на все свои вопросы и все точки над i оказались окончательно расставлены, ничего принципиально бы не изменилось. Истина не значит ничего, пока она не вошла в нашу плоть и кровь и не стала интимной внутренней реальностью, и исторический опыт убедительно об этом свидетельствует. Знание представляет собой простейшую и начальную ступень в нашем движении вперёд. Настоящий труд только начинается после того, как оно достигнуто, и состоит он в органическом претворении внешней осведомленности индивида – в оживлении ее мертвого механического тела.

Философия и всякое учение есть потому лишь в малой степени теория, некая совокупность концептов и сведений. То, насколько человек продвинулся в ней, мы всегда узнаем не по тому, что он знает и что говорит, а по тому, кем он является. Ее подлинная суть всегда есть деятельность по органической, то есть практической реализации добытого знания. Здесь кроется и дефиниция мудрости. Мудр не тот, кто знает неизвестное другим, мудр тот, чьи знания глубоко интегрированы в жизнь и переплетены друг с другом, образуя единую живую систему.

Иными словами, мудрость есть степень, в которой наша жизнь организована в соответствии с имеющимися знаниями о ней. Это мера органического усвоения имеющегося у человека опыта, пропорция между механическим и органическим во внутреннем багаже личности. Она не обязательно сопряжена с логической корректностью, «истинностью», обоснованностью человеческих убеждений.

Сократ и Диоген были куда мудрее нашего пресловутого профессора, хотя суждения последнего строже, глубже, надёжнее защищены от возражений и он, быть может, намного проницательнее этих великих мужей древности. Люди, подобные Сократу, Диогену и Будде, не были недосягаемо умнее современных нам или им интеллектуалов, не нужно наивно обманываться на этот счет. Однако они в безмерно большей степени жили тем, что знали – и именно такова основа их величия. Первейшая задача каждого из нас состоит потому не в получении всякого рода механического образования и иных количественных приращений по части информации, а органическая интеграция и переосмысление того, что у нас уже есть.

Наша способность меняться

Когда мы целенаправленно ставим перед собой задачу вдохнуть жизнь в имеющееся у нас знание, органично вплести его, ниточка за ниточкой, в ткань своего бытия, то нам удается преодолеть важнейший блок. Речь идет о врожденном сопротивлении нашей психики метаморфозам, которое объясняется условиями жизни наших предков. Их существование было тяжёлым и непродолжительным, а из-за слаборазвитой коры мозга они не обладали достаточной способностью обучаться и приспосабливаться к трансформациям среды. Это означало, что всякая значимая перемена, даже если она потенциально могла быть к лучшему, все же несла в себе гораздо больше рисков, чем уже освоенные образ жизни и среда. Она вносила разлад, сбивала имеющиеся способы познания и инстинктивные модели поведения – из этого редко выходило что-то хорошее.