Бумажный дворец - Миранда Коули Хеллер

Один из наших мусорных баков лежит на боку, и на нем сидят два енота. Они замирают, когда в них бьет луч света от фонарика Питера, словно маленькие меховые статуи, бобслеисты, с красными горящими глазами. Грязь вокруг усыпана кукурузными огрызками, листьями салата, кофейными зернами и обрывками бумажных полотенец.

Мама бежит к ним, потрясая палкой и с раздражением крича:

– Пошли прочь! Вон отсюда!

Мы смотрим, как они убегают за деревья.

– Паразиты, – возмущается мама, пиная мусор. – Кто из вас тупиц забыл завязать трос?

И не дожидаясь ответа, она уходит.

– Представьте, как бы она отреагировала, если бы увидела обломки «Титаника», – ухмыляется Питер.

– Вы идите в дом, – говорю я. – А я здесь уберу. И не ешьте все фисташковое. Оставьте мне. Джек, не включишь свет снаружи?

Я жду, когда останусь одна. Слышу, как с деревьев над головой доносится шелест осторожных движений, чувствую взгляд зорких глаз. «Вдруг кто-то прячется в лесу? И хочет напасть на нас?» Я столько лет отгоняла воспоминания о той ужасной ночи. Но сейчас, охваченная любовью, печалью и паникой, я позволяю коже похолодеть. Как долго живут еноты? Может, это были те самые, которые видели, как Конрад насилует меня? Те детеныши, которые подглядывали в слуховое окошко и видели мою освещенную луной кровать? Пугали ли их мои слезы? Мои приглушенные крики? Или им было скучно и они ждали, когда уже можно будет вернуться к пруду, чтобы поймать еще рыбки? Слышала ли мать Конрада во сне, как колотится сердце Розмари? «Вдруг у него топор?» Я представляю, как Мэдди, одинокая, напуганная, молит о пощаде, а мы с Питером, ни о чем не подозревая, спим у себя в домике. Мне хочется пообещать ей, что ничего плохого никогда не случится, никто никогда ее не обидит. Но не могу.

Я сажусь на землю посреди старых салатных листьев, мокрых окурков и чайных пакетиков. Пустая коробка из-под бисквитов разодрана острыми коготками. Вчера ночью Джонас пришел ко мне в темноте и вошел меня, моя голова прижималась к холодной стене, я тяжело дышала, все вокруг казалось нереальным, прекрасная боль, мое платье задралось до пояса, и я чувствовала, что вся моя жизнь сошлась воедино внутри меня.

На пруду громко квакает лягушка. Где-то в грязи на дне затаилась гигантская черепаха. В окно мне видно, как Питер в кладовке накладывает шоколадное мороженое в разномастные миски. Раздает их детям, потом берет контейнер с фисташковым, мгновение раздумывает над ним и вываливает все содержимое в свою миску.

22:00

Я собираю кукурузные огрызки и кожуру в кучу. Дверь открывается, и из дома выходит Питер с большим черным пакетом. Выглядывает меня в темноте.

– Я здесь, – отзываюсь я, выступая на свет. – Тут просто катастрофа.

Питер раскрывает зев пакета, и я кидаю все внутрь.

– Я видел тебя, – говорит Питер странным, сдержанным голосом. – С Джонасом.

– Видел меня?

– Я знаю.

Моя кожа становится горячей, по телу пробегает дрожь. Я заглушаю нарастающую панику, сосредоточившись на собирании мокрых окурков.

– Чертовы еноты.

Выхожу из круга света, поднимаю рваную коробку из-под яиц и, затаив дыхание, жду, что последует.

– Ты поцеловала его.

Мое сердце пропускает удар. Не было никакого поцелуя. Я не целовала Джонаса вчера. Он вышел из темноты, взял меня сзади. Я, не дыша, испускаю вздох облегчения.

– Пит, я понятия не имею, о чем ты.

– Не ври. – Выражение его лица жесткое, как речные камни, уверенное в своем праве на гнев.

– Я не вру. Что ты имеешь в виду под «видел»? Где?

Чудовищная мысль закрадывается мне в голову: а вдруг Питер проследил за нами до разрушенного дома? Вдруг наблюдал из-за деревьев? Видел наш открытый, животный секс?

Питер качает головой в отвращении.

– Только что. На кухне. У Диксона.

Море в моем теле переменяется, теперь я чувствую прилив чистого облегчения.

– Ты имеешь в виду то, что я поцеловала ожог у него на руке? Боже.

– Дело не только в самом поцелуе. Я видел, как он смотрел на тебя, – не унимается Питер. – Как будто хочет тебя.

– Да-да, конечно, – произношу я с вымученным сарказмом. – Как же он может меня не хотеть? Я неотразима.

– Я видел, как ты смотрела на него в ответ, – говорит Питер.

– Я намазала ему руку маслом. И нашла ему полотенце.

Питер забирает у меня яичную коробку.

– Знаешь, что Элла? С меня хватит. Я иду спать.

Он бросает мешок в бак, захлопывает крышку и прочно завязывает трос.

– Господи, Пит. Это же Джонас. Наш самый давний друг.

– Твой самый давний друг.

– Я поцеловала, чтобы не болело, как ребенку. Ты сам там был.

– Был, – откликается Питер и уходит от меня.

– Подожди, – говорю я, следуя за ним. – Ты серьезно расстроился из-за того, что я поцеловала Джонасу обожженную руку?

Питер смотрит на меня сверху вниз. Его глаза – холодное серебро, с оттенком ртути.

– К черту. Думай как хочешь, – бросаю я, скрывая нервозность за праведным гневом. – Джонас – мой старый друг. Конечно, он меня любит. Но не такой любовью. Это было бы как инцест.

На его лице мелькает смесь надежды и сомнения.

Мы зашли в патовое положение: Питер, неуверенный, отчаянно хочет разрешить свои сомнения, а я, испуганная, не поддаюсь, скрещиваю пальцы за спиной, изображаю негодование и мысленно приказываю ему поверить мне. Я отказалась от Джонаса. Выбрала Питера. Умерла ради него. И теперь я молюсь Богу, который, как я знаю, не существует. Клянусь, что после этого больше не будет никакой лжи.

– Ладно, – произносит он наконец, и его лицо чуть смягчается. – Но если ты врешь…

Я говорю ровным голосом:

– Хорошо. Потому что между мной и Джонасом ничего нет, как и между мной и кем-либо другим. Ты единственный мужчина, которого я люблю. Клянусь.

– Хорошо, – кивает он. Подходит и жестко целует меня. – Но больше никаких поцелуев с другими мужчинами. Ты моя.

– Да, я твоя, – говорю я.

– А теперь пошли в постель, чтобы я мог заняться любовью со своей женой.

– Дети еще не спят, и мама где-то бродит.

– Тихо. – Он берет меня за руку и ведет по темной тропе к нашему домику. Толкает меня перед собой вверх по ступенькам. – Повернись! – рычит он.

Я поворачиваюсь к нему, хватаюсь за дверную раму. Он просовывает руки мне под платье, снимает трусы, наклоняется и медленно лижет меня шершавым языком.

– Ты на вкус как море, – шепчет он.