Бумажный дворец - Миранда Коули Хеллер

– Мне лично нравится, как кричит голубая сойка, – доносится до меня глубокий хрипловатый голос Марты Куррье с ее южным говором. – Хотя я знаю, что в меньшинстве.

В доме Диксона две лестницы. Широкая, по которой я поднимаюсь, ведет в парадную часть дома – для взрослых. Комнаты здесь красивые, изысканные. В каждой комнате для гостей антикварные обои – с узором цвета розовых лепестков или ландыша на насыщенно-голубом фоне. Хозяйская спальня всегда была моей самой любимой комнатой в мире. В детстве я мечтала, что когда-нибудь у меня будет точно такая же комната. Разрисованные вручную обои с пышными белыми пионами среди нефритово-зеленых листьев, романтичная кровать под балдахином, шторы на люверсах, потертый деревянный пол, камин с аккуратно сложенными дровами и трутом, ванна с ножками в виде когтистых лап в ванной комнате.

Лестница для детей темная, крутая и без перил: опереться можно только на близко расположенные стены. Она ведет прямо из кухни в «дортуар» – похожую на чердак комнату с большими окнами и двухъярусными кроватями вдоль стен. Здесь мы собирались на пижамные вечеринки, тайком приводили мальчиков, чтобы поиграть в бутылочку, курили сигареты с гвоздикой. Из взрослой части дома сюда можно попасть только через общую ванную с двумя дверьми, которую можно было закрыть с нашей стороны.

Гостевой туалет занят, поэтому я решаю пойти в тот, что в спальне Диксона. Когда я открываю дверь, у меня падает сердце. Андреа все тут поменяла. Обои с пионами исчезли, стены покрашены в баклажановый. Восхитительную кровать под балдахином сменила обычная, заправленная бежевым постельным бельем. Деревянный пол полностью закрыт циновкой. Появились парные комоды середины прошлого века и дизайнерские стеклянные лампы. Мне хочется убить Андреа. Мне всего лишь нужно по-маленькому, но я испытываю большое искушение насрать у них в туалете, чтобы выразить свое негодование.

Вместо этого я иду в конец длинного коридора, где находится та самая ванная с двумя дверьми. Когда я запираюсь на защелку, вторая дверь, со стороны дортуара, отрывается и внутрь заходит Джина.

– Привет, – говорит она, как будто встречаться в туалете – обычное дело. Спускает джинсы и садится на унитаз.

Я стою, онемев. «Он здесь», – все, о чем я могу думать, с колотящимся сердцем, не дыша.

Джина отрывает туалетной бумаги и подтирается.

– Когда вы пришли?

– Где-то полчаса назад, – удается произнести мне. – Мы шли пешком.

– Мы не собирались приходить, но его мать грозилась приготовить на ужин жареный тофу.

Она смывает за собой и встает застегнуть джинсы. Ее лобок полностью выбрит. Внезапно меня обжигает огонь беспокойства при мысли о собственном старомодно заросшем лобке. А вдруг это кажется Джонасу неприятным? Охлаждает его пыл? Он привык к другому. Гладкому, как у ребенка.

– Твоя очередь, – говорит Джина.

Не могу смотреть на нее. Но и не могу отвернуться.

Открыв шкафчик, она находит заживляющую мазь, выдавливает на кончик пальца и достает из коробки лейкопластырь.

– Я сегодня повредила ногу, – рассказывает она. – Всего лишь царапина, но болит ужасно, и теперь еще вырос кровавый волдырь. Джонас думает, я наступила на краба.

Я смотрю, как она бережно втирает мазь в больное место. Сняв полоску с лейкопластыря, растягивает его над явно пустейшей царапиной, после чего любовно разглаживает края. Меня завораживает ее забота по отношению к себе, значимость каждого жеста. Я как будто наблюдаю за одной из тех женщин, которые на самом деле чистят зубы полные две минуты. Жду, когда она уйдет, но она достает из заднего кармана блеск для губ и склоняется к зеркалу. У меня не остается иного выбора, кроме как сесть и начать писать в двух шагах от нее, со спущенными до щиколоток трусами, чувствуя легкое прикосновение кольца Джонаса сквозь карман платья.

– Я заставила Джонаса отвезти нас сюда на машине, – говорит Джина и выпячивает губы, проверяя, все ли идеально. – Когда он пришел домой, было уже темно. Одному богу известно, где пропадает этот парень.

Я вздрагиваю и даже на секунду перестаю писать. Джина поворачивается и смотрит на меня так, будто что-то обдумывает. Я замираю, словно олень, чующий охотника в слепой зоне.

Но она улыбается.

– Возможно, мне не стоит тебе об этом рассказывать, но, не поверишь, раньше я думала, что дело в тебе. – Она вытирает руки о гостевое полотенце. – Теперь это кажется таким нелепым. Я даже как-то проследила за ним. Оказалось, он все лето пытался найти гнездо скопы, – смеется она.

– Он любит лес, – отвечаю я и тянусь за туалетной бумагой.

Когда мы идем через дортуар к лестнице, Джина говорит:

– Ты видела новую спальню? Андреа так классно ее переделала. Наконец-то убедила Диксона избавиться от этих ужасных обоев. Теперь они примутся за кухню.

– Я выросла на этой кухне.

– Да. Но ты ее видела?

Джина никогда не узнает, как близко подошла к тому, чтобы потерять Джонаса.

– Эта комната точно была прибежищем для влюбленных подростков, – она машет на кровати у стены. – Джонас, наверное, целовался на одной из них с какой-нибудь девочкой.

– Он был гораздо младше нас.

Я спускаюсь за ней по узкой лестнице.

– Но ты должна знать, была ли у него девушка, – бросает Джина.

Мои волосы все еще пахнут водой из пруда.

Мама там же, где я ее и оставила; Питер все еще сидит на подлокотнике ее кресла. Свечи от комаров отбрасывают в темноту круги света.

– Возьму себе бургер, – говорит Джина. – Ты будешь?

Я оглядываю лужайку в поисках Джонаса, чувствуя, как у меня внутри все сжимается. Нахожу его стоящим в тени за грилем. Он смотрит на меня. Он ждал меня. Я кладу руку в карман и смыкаю пальцы на кольце с зеленым камне, пытаясь взять себя в руки.

– Я, наверное, немного подожду.

Джина идет к нему через лужайку, обнимает за пояс и сует руки ему в задние карманы. Жест владелицы. Наверное, она почувствовала мой взгляд, потому что резко поворачивает голову, словно пума, унюхавшая враждебный запах, и смотрит в темноту. Джонас шепчет ей что-то на ухо, и она, улыбаясь, поворачивается обратно к нему.

– Эй, женушка! – кричит Питер. – Где ты была?

– Ходила в туалет с Джиной.

– Возьми арахиса, – мама передает мне банку.

– Я была наверху, в детской ванной. Джина, даже не постучавшись, открыла дверь из дортуара и вошла. Сходила в туалет прямо при мне.

– Она так вульгарна, – фыркает мама.

– Твоя мама сегодня вышла на тропу войны.

– Не выходила я ни на какую тропу, – возражает мама. – Просто сказала Андреа, что никому из нас не нравится ее новый ландшафтный дизайн. Выглядит инородно.

– Это прозвучало очень воинственно, мам.