Бумажный дворец - Миранда Коули Хеллер

– Не захватишь мне свитер? – кричит вслед Питер. – Становится прохладно.

На крыльце у нашей веранды сидит белый кот, которого я никогда раньше не видела. Есть что-то в белых кошках, что вызывает у меня отвращение, – нечто крысиное и порнографическое. Завидев меня, кот исчезает в кустах. На крыльце лежит нижняя половина бурундука, его пушистый хвост свисает между досок. Я знаю, что должна его убрать, но мне неприятно к нему прикасаться, так что пусть уж кот доедает свой ужин. Я оставляю его на крыльце и иду в наш домик за свитером Питера.

Верхний ящик шкафчика открыт. «Питер», – думаю я с раздражением. Я всегда стараюсь держать все плотно закрытым, чтобы не проникли пауки и мотыльки. Захлопываю ящик. Моя шкатулка с украшениями лежит на комоде. Это странно, потому что я знаю, что не оставляла ее там. Я открываю ее, чтобы проверить, все ли на месте. Ничего не пропало, но кое-что появилось. Поверх моих бус и сережек лежит сложенная бумажка. Она вырезана в форме черепахи. Внутри мое кольцо с зеленым камнем. Джонас хранил его все эти годы. С тех пор, как мы случайно встретились в том греческом кафе. С того весеннего вечера на причале. С того пикника на пляже, когда я впервые увидела Джину – в последнее лето Анны на пруду. Интересно, где он его держал? В каком-нибудь тайнике. Крошечный секрет. Такая маленькая вещица, дешевая железка, серебряное покрытие давно стерлось. Однако когда я надеваю его на палец, меня захлестывает мощное ощущение, что я наконец-то стала целой, как Венера Милосская, чьи руки нашли, после того как они столетиями пролежали в заключении под землей, и наконец-то приставили ей. Я закрываю глаза, позволяя себе хотя бы это. Вспоминаю тот момент, когда он подарил его мне. Его влажную дрожащую руку. Наше прощание. Двух детей, которые всегда будут любить друг друга. Потом я сую кольцо в карман, сминаю бумажную черепаху, бросаю ее в мусорку и хватаю свитер Питера.

19:15

Я догоняю остальных у поворота к Диксону. Дорога, ведущая к его дому, на самом деле участок старой королевской дороги. За домом Диксона она теряется в большом поле, заросшем золотарником и дикой морковью. Но на противоположном конце поля старинная дорога снова появляется, скрытая под сенью деревьев. Когда мы были маленькими, это был наш потайной путь в город. Мы шли по нему шесть километров – от дома Бекки до магазина сладостей, – ни разу не выходя на шоссе. Иногда, после сильного дождя, мы находили на обрывистой обочине показавшиеся из-под земли осколки горшков или наконечники стрел. Как-то раз я нашла маленький лекарственный флакон, сливового цвета, сглаженный временем, как обкатанное морем стекло. Я представила, как какой-нибудь отец-пилигрим выбросил его из повозки или седельной сумки, украдкой оглянувшись через плечо, чтобы проверить, не видит ли кто, как он мусорит. Флакон пролежал нетронутым два столетия и попал из его руки прямиком в мою.

Дорога выводит из леса на кладбище пилигримов, давно заброшенное. Оно завораживало нас: ряды маленьких осевших надгробий с вырезанными на них головами крылатой смерти, все щербатые, с едва различимыми эпитафиями, полные жизней, смирения. Большинство покойников были детьми. С именами вроде Умеренность, Покорность, Благодарность, Мегетавеель. В возрасте 3 недель, 14 месяцев, 24 дней, 2 лет 9 месяцев, 5 дней. Все смотрят на восток. В Судный день дети поднимутся встретить рассвет в надежде оказаться по правую руку Господа, среди праведных.

По дороге разносится запах костра и гамбургеров.

– М-м-м, – мычу я, догоняя детей. – Умираю от голода.

– Неудивительно, после такого долгого купания, – откликается мама.

– Я хочу три гамбургера, – вмешивается Финн. – Можно мне три гамбургера, мам?

– Это вопрос не к маме, – говорит Джек. – А к Диксону.

– А хот-доги будут? – спрашивает Финн.

– Мне нужен джин с тоником, – заявляет Питер. – Я пристрелю Диксона, если все, что у него есть, это то альмаденское пойло.

– Он использует их в качестве ламп, – уточняет мама. Питер смотрит на нее непонимающим взглядом. – Наполняешь их песком, – поясняет она.

– Песком?

– Ты явно пропустил семидесятые.

– Элла, у твоей матери явно началось старческое помешательство.

Она хлопает его шляпой.

– Учитывая, сколько мы тогда пили, нужно же их было для чего-то использовать.

– Уоллес, если тебе нехорошо, я с радостью провожу тебя домой.

– Твой муж невыносим, – смеется она. – Пора подумывать о разводе.

На лицах Финна и Мэдди написан ужас.

– Мам!

– Боже, я пошутила. Это была всего лишь шутка, – говорит она им. – Я обожаю вашего отца, и вы это прекрасно знаете.

– Ваша бабушка всегда славилась остроумием, – замечает Питер.

Я беру Финна за руку и сажусь на корточки рядом с ним.

– Ваша бабушка просто ляпнула ерунду, вы же знаете, она иногда болтает не подумав. Мы с папой очень любим друг друга. И всегда будем любить.

На лужайке человек пятнадцать, обычное бэквудское общество: они болтают, едят фермерский сыр на крекерах, пьют из пластиковых стаканчиков. На круглом столе для пикников устроен бар, горят свечи от комаров.

– Ну что? – произносит Питер. – Идем тусоваться?

Жена Диксона Андреа – первая, кого я замечаю. Даже сейчас, спустя столько лет, при виде ее я вспоминаю, как Диксон вышел в гостиную голым, когда мы играли в «Монополию». Диксон с Андреа снова сошлись три года назад, после того как случайно встретились на аукционе редких книг. Они оба пытались заполучить подписанное первое издание «Чайки по имени Джонатан Ливингстон». Диксон сказал, что сначала даже не узнал Андреа, так она изменилась. Ее курчавая копна рыжих волос превратилась в аккуратный седой пучок. Она сменила африканские серьги на элегантные жемчужные, а пуговицу в виде голубя Питера Макса – на розовую ленточку. Ее сын занимается инвестициями. Он живет в Колорадо и вкладывает деньги только в чистую энергетику, говорит она, как будто в таком случае это экологически приемлемо. Она до сих пор верит в мир во всем мире. Сейчас Андреа погружена в разговор с Мартой Куррье, вечно растрепанной бывшей джазовой певицей из Нового Орлеана, которая живет в модернистском доме с видом на пляж и никогда не выходит на люди без тюрбана на голове. Марта курит тонкие сигареты через длинный мундштук из слоновой кости. Андреа машет рукой, отгоняя дым, каждый раз, как Марта выдыхает, но Марта не обращает внимания и как будто даже старается выдыхать Андреа прямо в лицо. Мне она всегда нравилась.

Когда мы приближаемся к собравшимся, мама пригибается у меня за спиной.

– Прикрой меня, – шипит она. – Пока мы благополучно не пройдем мимо Андреа. А то еще загонит меня в угол и станет спрашивать, как дела, этим ее «заинтересованным» тоном, а потом ждать откровенного ответа. Как будто люди хотят по-настоящему разговаривать на коктейльной вечеринке.

Я смеюсь.