Сладкая горечь - Стефани Данлер

Поговаривали, что Говард отличный любовник. Не знаю, что значит это выражение. Но он не смущался, что старше меня. Он не погасил свет. Мы выпили, и под конец совершенно безобидной фразы он положил мне руку на бедро. Когда он начал следующую, я подвинула к нему ногу. Его рука поднялась выше. Вот и все. Фраза, рука, фраза, бедро. Это и есть оси, на которых все мы балансируем.

Он расстегнул рубашку. Грудь у него заросла черными волосами. Он раздел меня властно. Он был, пожалуй, очарован моей грудью, моими ляжками, моими ягодицами, моими плечами. Новая игрушка. Он довольно много времени потратил, разогревая мое тело, прежде чем, спустив джинсы ниже колен, повернул меня к себе спиной и лицом к книжным полкам запасного кабинета. «Мировой атлас вин» Дженис Робинсон. «Библия вина». «Путеводитель по французским сырам». И для меня все внове… Его чистые мягкие руки, высокомерие, с которым он меня развернул, но думала я лишь: я могла бы кончить, будь поза другой, в другой комнате, при другом свете, в другую ночь, с другим мужчиной.

Все прошло быстро, и он не спросил, кончила ли я. Я не подумала о презервативе, пока он не вышел, и про себя удивилась, разве мужчинам не положено спрашивать, прежде чем войти. Я вспомнила, как Джейк дал мне таблетки после той первой ночи, просто так, без комментариев. Таблетка мне не потребовалась, потому что начались месячные. В то время я решила, мол, Джейк такой заботливый, ответственный. Говард протянул мне «клинекс», спрятанный за стопкой книг, и я подумала, зачем прятать «клинекс».

Сослуживцы прознают. Я никому не скажу, но сплетни распространяются по ресторану со скоростью лесного пожара. Никто не видел, как я входила, и никто не увидит, как мы выходим, но кто-нибудь как-нибудь узнает. Симона придет в ярость, в иррациональную ярость и не сможет найти для нее причину. Официанты и бэки это почувствуют и будут избегать ее во время смены. Джейк будет шокирован. Не потому, что я была с другим мужчиной, не потому, что я вывалялась в грязи, а потому что унизила себя больше, чем унижал меня он. И он поймет, какую страшную причинил мне боль. Мне хотелось лишить его власти надо мной, но – в груди у меня защемило, когда я выбрасывала «клинекс», – ради этого я до того себя довела, что стала неузнаваема.

– Я был, как ты, – сказал он, застегивая ширинку.

– В чем, Говард?

– Когда Симона только пришла сюда работать, она любила рассказывать потрясающе сальные анекдоты, старые рыбацкие байки, которые просто невозможно повторить, даже я от них краснел. А она рассказывала их с каменным лицом, но плечи у нее подрагивали от смеха. – Он смотрел на меня, но меня не видел. – У меня были к ней серьезные чувства. Я не понимал, что между ними двумя происходит. Они вызвали у меня омерзение.

– И? – Я застегнула лифчик.

– Ну, было больно. Это ведь больно, верно? Когда появился Фред Бенсен, я ужасно страдал. У нас с Джейком появилось что-то общее в тот день, когда она объявила, что увольняется. Я часто спрашиваю себя, не мы ли его отвадили. Он ведь просто… исчез. Она так и не рассказала мне, что случилось. Я думал, боль ее смягчит. – Он покачал головой.

– Понимаю. И теперь ты трахаешь молоденьких, чтобы ее наказать?

– Нет, Тесс. Я трахаю молодых женщин, потому что они лучше на вкус. Мне незачем ее наказывать. Она сама построила тут себе золотую тюрьму. Все, что мне нужно, не увольнять ее.

– Господи…

А я-то цеплялась за мысль, что Говард не такой, как мы, что он выше наших мелочности и интриг. Думаю, в тот момент я поняла, что проиграла, полностью и окончательно проиграла.

– Прошло время, – сказал он, застегивая последние пуговицы рубашки, сворачивая галстук и убирая его в карман. – И я осознал, что она оказала мне огромную услугу. Думаю, ты тоже это почувствуешь.

– Знаешь, что мне не нравится? Когда люди используют будущее в качестве утешения в настоящем. Уж и не знаю, есть ли от чего-то меньший толк.

– Ты просто очаровательна, Тесс. – Говард присел на край стола.

– Ты так думаешь? – Я заправила волосы за уши. Откинулась, опершись на руки, и посмотрела в пустое пространство между нами. – А я думаю, что ты странный, Говард. Всегда так думала.

– А ты не думала, что ты тоже странная?

Я кивнула, почему-то сосредоточившись на пятне на ковре под столом. А я-то думала, что как только попаду в этот город, ничто не сможет меня пронять, ведь я каждый день смогу переиначивать мою жизнь. Раньше это давало мне ощущение бесконечных возможностей, теперь же я осознала, что это означает лишь одно: что я никогда не научусь. Постоянно переиначивать себя – все равно что постоянно быть в душевном раздрае.

Мы услышали шаги, и Говард надел пиджак. Я села на стул и, когда дверь в коридор открылась, сложила руки на коленях.

– Господи сраный Иисусе! – шокированно воскликнул Ник. – Говард, ты едва меня, мать твою…

Потом он увидел меня. Наши взгляды было встретились, но я отвела глаза. Я увидела, как его губы сжались в тонкую линию. Он не усомнился, не искал смягчающих обстоятельств. Ник был реалистом до мозга костей. Ощутив его разочарование, я закрыла лицо руками.

– Поздновато ты, а, Ник?

– Ага, – протянул он, подняв повыше стопку ручников. – Уже закругляюсь.

– Наш разговор можно закончить завтра, Тесс. Тебе лучше выйти через черный ход.

Я кивнула. Взрослые отправляют меня домой, а сами остаются улаживать проблему. Даже забавно, каким взглядом они обменялись: мужским, всезнающим. Я завидовала их легкому пониманию мироустройства.

– Прости, Ник, – сказала я перед тем, как закрыть дверь.

На следующее утро цветы с деревьев облетали, как частицы краски с ветшающих зданий. Стоя у витринного окна, я апатично смотрела на сквер. День выдался ветреный, опушенные деревья гнулись, по голубому небу неслись облака.

– Будто снова идет снег, – сказала я, но никто меня не услышал. К витринным окнам лепились флажки, в них била метель лепестков.

Я наводила порядок в винном погребе: понемногу это стало моей работой, потом обязанностью. Никто за собой не убирал, потому что все знали, что это сделаю я. Раздался стук по косяку, и на пороге возникла Симона, в одной руке держа картофельные чипсы, в другой – запотевшую бутылка «Билькар-Сальмон», и я поняла, что меня увольняют.

– У тебя есть минутка?

Отложив нож для картона, я составила коробки, так чтобы получились два табурета и стол. Когда-то коробки казались чудовищно тяжелыми, теперь я поднимала их по две за раз. Даже подкинуть могла бы.

– Чисто тут у тебя.

– Стараюсь.

– Я решила, мы можем себя побаловать, – сказала она, показывая мне наклейку.

– Действительно баловство. Давненько мы с «Билькаром» не встречались.

– Это вино – сущий грех.

Пробка вышла с мягким хлопком, Симона налила в два фужера сперва на самое донышко, потом мягко наполнила оба и все это время не сводила с меня глаз.