Белый ворон Одина - Роберт Лоу

Я смотрел на побратима и ощущал внутри себя тупую, ноющую боль. В голове теснились давние воспоминания — еще из той поры, когда я сам был в возрасте Ионы Асанеса и только-только успел вступить в Обетное Братство. Помню, как мы целую зиму бездельничали в Скирингсале, напропалую пьянствуя и растрачивая семя на местных рабынь. Наш тогдашний ярл Эйнар Черный держался в стороне — наблюдал за нами и строил далеко идущие планы. Наверное, ему тоже была знакома та боль, что сейчас гложет меня. Во всяком случае, он всегда выглядел печальным и одиноким.

С тех пор прошло не так уж много времени — я пережил всего две зимы после своего двадцатилетия. Но каким же старым я себя ощущал! Порой мне казалось, что даже седые замшелые камни моложе меня.

Мы провели в крепости еще двое суток. На рассвете третьего дня наш караван снова выдвинулся в бескрайнюю заснеженную степь. Мы держали путь на Саркел, оставив за спиной городище, в котором нашли свое последнее пристанище наши побратимы — Рунольв Заячья Губа и Торстейн Обжора.

Ближе к полудню медный диск солнца наконец-то умудрился пробиться сквозь свинцовую пелену облаков. Мы как раз подъезжали к небольшому взгорку, поросшему чахлыми, потемневшими от непогоды березками. Деревья были невысокими, едва ли в рост всадника, и казались непривычно-темными — словно каким-то непонятным образом втянули в себя собственную тень. И вообще, рощица производила неприятное, мрачное впечатление, наводя на мысль о неопрятной бороде, вылезшей на лице мира.

На подъеме движение каравана застопорилось. Повозки буксовали и скрипели, грозя рассыпаться. Истощенные лошадки еле тащили поклажу — ноги у них разъезжались на мерзлом грунте, и они поневоле останавливались, создавая заторы. Поскольку снега здесь было немного, мы решили снова поменять полозья на колеса. Ошибочное решение, как выяснилось. Земля настолько промерзла, что колеи казались отлитыми из чугуна. Телеги так подпрыгивали и тряслись, что ехать в них стало попросту опасно — того и гляди перевернешься. В результате все — даже самые уставшие и больные — вынуждены были идти пешком.

Мы с Гизуром остановились возле черного жеребца князя Владимира. За время пути несчастное животное так исхудало, что от него остались лишь кожа да кости. Однако князя это не волновало. Он внимательно всматривался в даль — туда, где за деревьями поблескивала темная лента реки. Это был Дон.

— Погляди, — молвил Гизур (дыхание вырывалось из него клубами пара и тут же замерзало сосульками вокруг рта), — в середине река кажется темнее. Это потому, что там она меньше промерзла.

— Никак оттепель грядет, — хмыкнул Добрыня.

Однако Гизур — большой знаток всего, что связано с водой и льдом — решительно помотал головой (сосульки тихонько зазвенели у него в бороде).

— Нет, — возразил он, — просто там лед взломан. Причем совсем недавно — не более часа назад. Если присмотреться, можно заметить ледяную кашу, которая заново замерзает.

— Река-то, похоже, судоходна, — прищурился Сигурд, выковыривая из своего серебряного носа лед, который мешал дышать.

— Вот и я о том же! — просиял Гизур. — Лодьи, что регулярно ходят в Саркел и обратно, не дают воде застыть.

Мы вышли к излучине Дона в том месте, где река плавной дугой сворачивает на восток, затем на юг и снова устремляется на запад, к берегам Меотийского озера. Поскольку водоем этот сравнительно неглубокий, хазары называют его Азовом, что означает «низкий». Если следовать вдоль гигантской излучины, то рано или поздно достигнешь Саркела (в нашем случае на это уйдет несколько недель).

Гизур имел все основания выглядеть довольным. Тот факт, что мы не заплутали на бескрайних просторах Степи, а вышли к судоходному участку Дона, являлся исключительно заслугой нашего кормчего. Это даже Абрахам — встревоженный и печальный после пропажи Морута — признавал. Ведь после того, как маленький булгарин ушел выслеживать амазонок и не вернулся, именно Гизур взял на себя роль проводника. Он постоянно что-то высчитывал, делал необходимые поправки и прокладывал наш путь по заснеженной пустыне, лишенной каких-либо ориентиров. И вот теперь, на берегу Дона, предстояло сделать выбор. Собственно, вариантов было всего два: либо долго и мучительно идти берегом реки, либо двинуться напрямик, рискуя увязнуть в смертельных объятьях Великой Белой Зимы.

— Пойдем длинным путем, — решил Добрыня. — И задерживаться в Саркеле не будем.

Спорить никто не стал. Все прекрасно понимали: появись там Владимир во главе шайки подозрительных оборванцев, тут же возникнут нежелательные вопросы. Например, что заставило новгородского князя в самый разгар зимы забраться так далеко от собственных владений? Ведь, что ни говори, а Саркел — или Белая Вежа, как называли город славяне, — лежит на самых границах державы Ярополка. И старший брат Владимира до сих пор пользуется немалой властью в здешних краях.

Все взоры обратились на меня. Где-то там, на бескрайних просторах безликой ледяной пустыни, лежала цель нашего путешествия — клад, к которому стремились все эти люди. И я должен привести их к гробнице Атли, руководствуясь рунами на своем мече. Я постарался изобразить на лице бодрую и уверенную улыбку, хотя сам такой уверенности не испытывал.

Мы с Гизуром снова вернулись к повозкам и уставшим путникам, которые едва переставляли ноги. Ездовые лошади не выдерживали тягот пути, и за последнее время число всадников резко уменьшилось. Теперь почти все шли пешком. Замотанные в кучу одежек, люди напоминали бесформенные кули, и со стороны трудно было отличить мужчину от женщины, воина от тралла.

— И что дальше, Торговец? — спросил Квасир, смахивая слезу со здорового глаза.

Торгунна поспешила к нему с какими-то примочками, но была отослана раздраженным взмахом руки.

— Твой глаз требует лечения, — попробовала она спорить.

— Мой глаз получает все, что ему требуется, — огрызнулся Квасир. — Оставь меня в покое, женщина! Ступай лучше повяжи.

Несколько мгновений Торгунна молча взирала на мужа. В ее темных глазах — цвета овечьего помета — появилось обиженное выражение.

— Похоже, настало время мне умирать, — пожаловалась она. — Какой смысл жить, если я не могу ничего предложить своему единственному мужчине?

Если она хотела разжалобить мужа, то, увы, просчиталась.

— Поступай, как тебе заблагорассудится, — прорычал неумолимый Квасир. — Надоело жить — можешь умирать… Мы как-нибудь справимся с этой потерей. Но в любом случае, не смей лезть в мой глаз со своими грязными тряпками.

Со стороны Финна, сгорбившегося под плащом, донесся хриплый, надтреснутый смех. Торгунна возмущенно взмахнула рукой и удалилась.

— Добрыня неправ, — между тем заявил Финн. — Нам следует идти напрямик через Великую Белую Степь.

Стоявший поблизости Абрахам язвительно рассмеялся. Гизур озабоченно нахмурился и принялся выковыривать ледышки у себя из бороды. Я понимал растерянность старого кормчего. Ведь Великая Белая Степь была единственным морем, где он чувствовал себя неуверенно.