Дитя Всех святых. Перстень со львом - Жан-Франсуа Намьяс

— По приговору судьи города Парижа наказуется Раулина ла Шаботт, отъявленная блудница и распутница, за ношение украшений, дозволенных лишь порядочным женщинам. Посему ее губы будут отрезаны прилюдно каленым железом.

Раулина ла Шаботт испустила душераздирающий вопль, перекрытый дружным гоготом многочисленной толпы. У Франсуа не было ни малейшего желания смеяться, равно как у Жилетты, дрожавшей всем телом, и у прижавшейся к Жану Алисон. Что касается Томассы, то она исчезла вместе с Туссеном.

Палач вытащил из жаровни длинный нож, а его подручный тем временем крепко держал челюсти осужденной, заглушая ее крики. Приблизившись, палач двумя точными ударами отсек губы. Двумя другими он перерезал веревки, и несчастная с воем убежала.

Толпа не давала ей пройти. Мужчины хватали ее за руки, пытались обнять и пускали сальные шуточки:

— Это ты мне так улыбаешься, красотка моя?

— Всего один поцелуй, Раулиночка!

Женщины осыпали ее оскорблениями. Какой-то мальчишка, подобрав брошенные палачом губы, дразнил ими собак, заставляя тех вставать на задние лапы. Наконец, Payлине удалось вырваться, и она пробежала мимо Франсуа. Нечасто ему доводилось видеть зрелище столь ужасное. Красно-белая дыра посреди лица была чудовищна. Казалось, это оживший череп… Франсуа обнял Жилетту за талию.

— Пойдем смотреть ряды.

Ряды представляли собой с десяток двухэтажных зданий, расположенных более-менее параллельно. Нижний этаж, называемый «рухлядью», занимали торговцы тканями и меховщики. Они установили свои прилавки в самом невообразимом беспорядке: тончайшие меха соседствовали с грубой пенькой, а кошачьи и кроличьи шкурки — с горностаем и белкой. Все три пары влюбленных поднялись на второй этаж.

Там царил гораздо больший порядок. По обе стороны от центрального прохода прилавки располагались правильными рядами, объединенные по ремеслам. Франсуа никогда раньше не видел такого изобилия товаров. Тут были представлены почти все: ткачи, шляпники, перчаточники, галантерейщики, чулочники, горшечники, торговцы скобяными изделиями, полировщики оружия, продавцы гравюр, книг, сарацинских ковров, венков, тесьмы, поясов, бус, кошельков, чаш и кубков, иголок, зеркал…

Франсуа улыбнулся своей спутнице:

— Я подарю тебе все, что захочешь. Выбирай! Что пред почитаешь? Шапочку? Перчатки? Ожерелье?

Жилетта вздрогнула:

— Ты с ума сошел! Ты разве не знаешь, что нам, блудницам, запрещено иметь украшения? Видел, что сделали с той несчастной? Хочешь, чтобы и со мной случилось то же самое?

— Тебе защитой рыцарь. Пусть только осмелится кто-нибудь назвать тебя блудницей!

Жилетта покачала головой.

— А что будет потом, когда мне придется вернуться на улицу Глатиньи? Приставы наверняка меня разыщут и схватят.

— На улицу Глатиньи ты не вернешься. Сегодня же вечером мы переберемся в «Старую науку», поживем там, пока не подыщем себе что-нибудь возле собора Богоматери.

Их разговор услышали товарки Жилетты. Томасса спросила:

— А я тоже смогу уйти от мадам Гильеметты?

— И ты, и Алисон, если захочет. Я куплю большой дом, такой, чтобы мы смогли там поместиться все вшестером.

Томасса захлопала в ладоши, Алисон тоже кивнула в знак согласия. Франсуа повернулся к Жилетте.

— Так что же ты хочешь?

Жилетта из Берси закрыла глаза.

— Золотой пояс!

Она выговорила это шепотом, напуганная собственной дерзостью. Золотой пояс и вправду был тогда украшением, особо запрещенным для проституток. До такой степени, что это даже вошло в поговорку: «Добрая слава дороже золотого пояса», что означало: лучше по-настоящему иметь безупречную репутацию, чем просто носить принадлежность порядочной женщины.

Франсуа остановился у прилавка с поясами. Он спросил самый красивый и сам надел его на Жилетту. Пояс, сплетенный из золотых нитей, был мягок, словно шелковый, и такой длинный, что даже после того, как его завязали, оба конца спускались ниже колен. Жилетта вся дрожала. Франсуа ее успокоил:

— Не бойся. Пока я рядом с тобой, тебе бояться нечего.

Вмешалась Алисон:

— Теперь мне! Я хочу, чтобы Жан подарил мне ожерелье, шарик на цепочке, как у него. Это же такой пустяк!

Хоть ее каприз и показался сначала невыполнимым, они все же нашли искомый предмет в уголке, занятом золотых дел мастерами; только шарик был чуть меньше.

Наконец и Томаса выразила свое желание:

— Хочу молитвенник с эмалевой застежкой.

Туссен заметил:

— Ты же читать не умеешь!

Но Томассу этот довод не переубедил. Для нее молитвенник был доказательством, можно сказать, символом респектабельности. Ей достался самый красивый из всех, что там имелись. Она прижала его к груди, и они ушли, держа путь к «Старой науке».

Скобяную улицу молва недаром считала самой загроможденной и многолюдной во всем Париже. Действительно, она со своими сплошными прилавками по обе стороны привлекала множество покупателей и была одним из самых бойких торговых мест в городе. Свернув в нее, наша компания была остановлена пробкой: столкнулись дровяной обоз и выезд какого-то вельможи, и никто не хотел уступать дорогу. Погонщики и лакей уже перешли от оскорблений к драке под взглядами зевак, скопище которых делало невозможным любое продвижение.

В течение некоторого времени Франсуа попусту работал локтями, пока Туссен не закричал зычным голосом:

— Дорогу Генеральным штатам!

Фокус удался. Удивленные люди расступились, и они прошли: Жилетта со своим золотым поясом, Алисон с золотой буллой и Томасса с молитвенником, каждая в сопровождении своего кавалера. Один из лакеев сердито их окликнул:

— Что все это значит?

Туссен на ходу отвесил поклон:

— Генеральные штаты — это мы! Разве не видите?

И все шестеро дружно расхохотались.

***

Шли дни. Настоящие Генеральные штаты по-прежнему заседали в столице. Этьен Марсель все настойчивей понуждал дофина усилить власть парижских выборных, но сын Иоанна Доброго ничего об этом и слышать не хотел. Тот, кого принимали поначалу за робкого и безвольного юношу, явил удивительную твердость.

Франсуа снова уговорил одного паломника отнести послание в Куссон, где указал управляющему адрес «Старой науки». Вскоре другой ходок доставил деньги. Поскольку дороги тогда были ненадежны, управляющий предпочел отправить их без сопровождения вооруженной охраны. Отряд, пусть даже многочисленный, всегда может подвергнуться нападению, а военное счастье переменчиво. Поэтому он доверил золото и драгоценные камни одному монаху, который зашил их в свою рясу. Сумма была немалая и могла позволить Франсуа жить на широкую ногу несколько лет.