Дитя Всех святых. Перстень со львом - Жан-Франсуа Намьяс

— Что именно?

— Мою могилу.

Кладбище Невинно Убиенных Младенцев располагалось на Скобяной улице, но, поскольку оно было со всех сторон окружено домами, увидеть его снаружи не представлялось возможным. Проникнув туда через какую-то тесную подворотню, Франсуа был потрясен. Ни за что бы он не подумал, что кладбище находится всего в двух шагах от «Старой науки». Хотя оно и располагалось буквально напротив, это был совершенно другой мир — мир смерти, прилепившийся к миру живых.

Само по себе такое же большое, как все остальные парижские кладбища, вместе взятые, кладбище Невинно Убиенных Младенцев представляло собой четырехугольник примерно пятьдесят метров на сто. Его окружала крытая галерея со стрельчатыми аркадами, образуя просторное место для прогулок. У галереи имелся и второй этаж, что-то вроде чердачного помещения, именуемого оссуарием[33]. Он зиял сплошными окнами примерно в метр высотой, разделенными лишь узенькими перегородками. Этот склеп венчался кровлей с крутым скатом, покрытой плоской черепицей, которая местами уже обвалилась. Оссуарий не содержал ничего, кроме костей. В оконных проемах громоздились аккуратно уложенные пирамиды из черепов, повернутых лицами наружу; там, где осыпалась черепица, можно было различить нагромождение и других костей — бедренных, ребер, позвонков…

Франсуа почувствовал, как, несмотря на свежесть январского дня, уже клонящегося к закату, его бросает в пот. Вот где настоящий кошмар! Куда бы он ни повернулся, отовсюду на него глядели мертвецы со своими пустыми глазницами и ужасным оскалом. Не имея сил оторвать взгляд от этой жути, Франсуа медленно отступал к середине кладбища. По счастью, он вовремя остановился, предупрежденный зловонием, иначе свалился бы в общую могилу.

Середина четырехугольника, то есть кладбища как такового, представляла собой, в сущности, просторный пустырь, где, кроме башенки под остроконечной крышей да железного креста на постаменте, не было ничего. Вся земля заросла травой, кроме одного свежевскопанного участка и, разумеется, общей могилы. Жан приблизился к своему брату. Он вел себя совершенно непринужденно и давал объяснения так, словно чувствовал себя тут хозяином:

— Как только общая могила заполняется, ее засыпают и выкапывают другую, немного поодаль. А те скелеты, которые находят при этом в земле, складывают наверху, в склепе.

Франсуа на шаг отступил назад. Вид этой ямы был ему невыносим. Слишком живо напоминал он ему о Черной Чуме. Франсуа с горячностью обратился к брату:

— Зачем ты привел меня сюда?

— Я же сказал: показать свою могилу.

— Мне не нравится, как ты шутишь.

— Это вовсе не шутка.

Жан указал на чернеющие дырами глазниц черепа в оссуарии. Вид у него действительно был серьезный, почти торжественный.

— Я хочу быть погребенным в общей могиле кладбища Невинно Убиенных Младенцев, дабы мои кости были впоследствии перенесены в этот склеп. Я хочу и дальше смотреть на живых вместе с моими усопшими собратьями. Поклянись, что, когда я умру, ты исполнишь мою волю!

— Почему ты должен умереть раньше меня? Ты ведь младший.

— Клянись!

Его глаза блестели. Сбитый с толку этой внезапной серьезностью, Франсуа поклялся. Жан тотчас вернул себе прежний беззаботный тон:

— А пока, в ожидании моих похорон, идем в галерею! Под впечатлением этих загробных видений Франсуа не заметил оживления, царившего на кладбище. А в галерее было довольно людно. Здесь находились прогуливающиеся горожане и бродячие торговцы, переходящие от одного зеваки к другому и выкликающие свой товар, так или иначе имевши? отношение к одежде: платье, белье, обувь.

Франсуа опустил глаза. Пол галереи включал в себя многочисленные могильные плиты. Он наклонился над одной из них. Она была старинная, имя усопшего исчезло, но еще различима была половина четверостишия:

Мужчина, женщина, младенец нежный, —

Смерть — общий удел неизбежный…

Две последние строки, от которых остался лишь след, были стерты временем.

Франсуа охватило внезапное волнение. Эта печальная покорность судьбе, этот тихий упрек человеческой участи показался ему более пронзительным, чем самые громкие крики отчаяния.

Жан, остановившийся чуть поодаль, окликнул брата:

— Иди, взгляни на эту! Она ничуть не хуже.

Плита была недавняя. Под именем покойного резчик поместил череп с двумя перекрещенными костями и коротким изречением: «Hodie mihi, eras tibi»[34]. Франсуа даже застыл — так ужаснуло его это напоминание, выраженное в четырех словах. Имя покойного ровным счетом ничего ему не говорило. Франсуа спросил себя, кем мог быть этот человек, пожелавший запугать живых своим безжалостным посмертным злорадством.

— А вот шелковые платки по сарацинской моде! Шелковые платки всех цветов радуги!

Хорошенькая торговка, выхватив из корзины сверкающие многоцветные лоскутья ткани, размахивала ими над головой. Она улыбалась Франсуа. Почему бы ему и не позволить прельстить себя? Это развеяло бы загробные видения. Но для начала он решил избавиться от своих денег и доверить их Туссену. Накануне у мадам Гильеметты Жилетта ничего у него не спросила, потому, без сомнения, что Жан уплатил вперед, но Франсуа претило впоследствии самому давать ей деньги. Он достал из-за пояса свой кошелек и протянул оруженосцу.

— Отныне ты будешь заниматься всеми моими расходами. Понял? Всеми!

— Отлично понял, господин мой.

— Тогда купи у нее платки. Мне красный. Себе выбери любой. А тебе, Жан, какой?

Жан ответил не сразу. Глядя в противоположную сторону, он воскликнул:

— Вон они!

Действительно, из-под арки напротив на кладбище входила похоронная процессия. Впереди четверо монахов с капюшонами, опущенными на лицо, несли на носилках тело казненного.

Не сводя с них глаз, Жан произнес:

— Фиолетовый…

Толпа медленно разливалась по кладбищу Невинно Убиенных Младенцев, которое заходящее солнце окрашивало в красные тона. Сразу же за носилками шел человек, облаченный в пышное ярко-красное одеяние с горностаевой накидкой. Франсуа спросил у брата:

— Кто это? Кардинал?

Жан улыбнулся.

— Нет. Этот будет повыше — сам ректор Парижского университета. По порядку воздаваемых почестей он следует сразу же за королем и дофином, хотя, заметь, он почти всегда из простых, не из дворян. Это чтобы ты понял, что мы из себя представляем.

Действительно, даже епископ Парижский шагал в процессии позади ректора, сопровождаемый каким-то рыцарем в сверкающих доспехах и человеком лет сорока в красно-синем капюшоне. Жан объявил: