Лейла, снег и Людмила - Кафа аль-Зооби

– Я благодарю вас за внимание к вопросам дисциплины, но будет лучше, если вы начнете следить за тем, чтобы в центр не заходили посторонние, а вопросы рабочей дисциплины оставите мне.

И хотя он понял предупреждение, опоздания работников продолжали сильно раздражать его.

Владимир Петрович привлек внимание Лейлы на вечере, устроенном в честь первой годовщины основания центра. Вечер был неорганизованным и вскоре перешел в попойку. Вначале Владимир Петрович молчал и при каждом произнесенном тосте, прежде чем выпить, делал глубокий вдох, затем выливал одним махом содержимое рюмки себе в рот и с шумом выдыхал. Казалось, он не просто пил, а глотал спиртное всем телом и всеми органами чувств.

С каждой выпитой рюмкой язык его развязывался все больше и больше, и в какой-то момент охранник неожиданно встал, попросив внимания и собираясь произнести тост. Все умолкли, прислушиваясь к нему. Он неторопливо заговорил:

– Этот стол и то, как быстро он был организован, напоминают мне застолья, которые мы устраивали раньше в армии – быстренько и как попало. – Он немного помолчал, задумавшись, затем продолжил, растягивая слова: – Все тогда казалось вкусным, даже если это был кусочек черного хлеба, посыпанный солью. – Он снова умолк, словно подбирая слова. – Я думаю, причина в том, что тогда мы ощущали сытость и достаток, – не в прямом смысле, а достаток другого рода, который придавал всему незабываемый вкус. Сытость, исходившая от ощущения силы и веры в самих себя.

И вновь замолчал, раздумывая. Было ясно, что он хочет продолжить речь, но Николай-владелец центра – воспользовался паузой и, поднявшись, сказал:

– Хорошо. Предлагаю выпить за защитников родины. За здоровье Владимира Петровича, друзья! – и поднял бокал.

– За Владимира Петровича! – повторили за ним все с воодушевлением и признательностью за то, что их избавили от речи и воспоминаний, которым, казалось, не будет конца. Поднявшись с мест, чокнулись бокалами и дружно выпили. Потом сели, а Владимир Петрович все стоял и глядел на собравшихся. Он не окончил свою речь. Однако теперь ему было трудно продолжать, так как никто не хотел его слушать.

– Что вы стоите, Владимир Петрович? Садитесь. Вы произнесли прекрасный тост, позвольте поздравить вас, – сказал Николай и пожал ему руку. И Владимир Петрович сел, не сказав больше ни слова. Но он продолжал пить и с интересом прислушивался к речам.

Он напомнил Лейле ее отца. Более того, временами ей казалось, что этот сидящий за столом, молчаливый, грустный и потерянный человек – ее отец.

Он продолжал пить. Остальные вставали со своих мест, танцевали под громкую музыку, затем возвращались, чтобы выслушать очередной тост и чокнуться бокалами, или посмеяться над чьей-то шуткой. Они от души смеялись всему, даже совсем несмешному. А Лейла то и дело возвращалась взглядом к подавленному, сидевшему в одиночестве мужчине. Она подошла и села рядом с ним.

– Мне понравился ваш тост, – обратилась она к охраннику.

Владимир Петрович удивленно посмотрел на нее. От выпитого взгляд его был блуждающим.

– Наверное, я сказал не то, что надо. Они правы. Люди празднуют основание центра, а я рассказываю им о побежденной армии, которой больше нет. Какая глупость!

– Нет, не глупость. Мне, например, хотелось, чтобы вы договорили.

Он кивнул ей с грустной улыбкой, в которой сквозила признательность.

– Я никогда не думал, – продолжил он, – что в конце концов стану работать сторожем в спортивно-оздоровительном центре для богатых и воров. Но что тут скажешь! Жалко. Мы были великой страной, а теперь…

И Лейла, не раздумывая, спросила:

– Вы знаете, что мой отец был коммунистом?

Он не выразил удивления, а только покачал опущенной головой. Затем поинтересовался:

– А теперь?

Лейла немного помолчала, будто удивленная его вопросом, и ответила:

– А теперь он молится.

Охранник снова покачал головой и промолчал.

Лейла тоже умолкла и продолжала сидеть рядом с ним. У нее было ощущение, будто она сидит рядом с отцом.

Впервые в жизни Лейла почувствовала твердую уверенность, что они с отцом находятся по одну сторону баррикад. Между ними не оставалось разногласий, и молчание их было выразительнее всяких слов.

Она подняла взгляд на остальных, поглощенных весельем, танцами и шумом. Люди в дорогих нарядах плясали под быстрые ритмы громкой музыки, распространяя вокруг пряные ароматы духов. «Они вернутся домой усталые, – подумала Лейла, – а завтра начнется новый день, и они придут на работу в других нарядах, красивых и элегантных, потратив уйму времени, чтобы навести лоск на туфли, ногти, лица. Потом пройдет день, и к вечеру они вновь вернутся домой усталые».

Лейла впервые подумала, что они, как и ее отец, ведут каждодневную борьбу, но – совсем другого рода: борьбу за яркую внешность. Внешность, которая день ото дня лишалась всякого содержания.

Незадолго до окончания вечера Владимир Петрович, уже совсем пьяный, встал и произнес дрожащим голосом:

– Может быть, вам этот тост тоже не понравится, но я хочу выпить за великий Советский Союз!

– А почему не понравится?! – отозвалось множество пьяных голосов. Все поднялись и с хохотом чокнулись бокалами. Все были пьяны, и тост понравился им до такой степени, что и следующие бокалы они пили за великий Советский Союз. И каждый раз этот тост вызывал у них сумасшедший приступ смеха, и даже Владимир Петрович в пьяном припадке стал смеяться вместе с ними.

В ту пору людям только и оставалось удивляться новшествам, которые потоком хлынули в Россию, – по земле, морю, воздуху, через газеты и экраны телевизоров. Разные товары, продукты, реклама, сопровождавшая их, разговоры, образ жизни – все было странно и ново.

Настя и ее друзья возвращались из поездок в Европу с массой новостей и фотографий, запечатлявших улицы, площади, здания изнутри и снаружи, людей, чужие небо и воздух. У всех этих фотографий, которыми журналисты сопровождали свои статьи, был один девиз: «Насколько Запад опередил нас цивилизованностью».

Андрей разделял это мнение, но ему трудно было согласиться с их стремлением к возвеличиванию новых российских политиков, которые, на его взгляд, толкали страну к гибели. Однако – как это было всегда – не политические взгляды определяли его отношения с людьми.

Однажды Настя позвонила ему и попросила приехать как можно скорее: она наконец подыскала подходящую квартиру для покупки – просторную, в одном из новых районов Петербурга. Андрей поехал сразу, не потому, что спешил с покупкой, а потому, что Настя сообщила ему, что выставила на продажу свою хрущевку, и что есть желающие ее купить. Попросив ее повременить, он бросился в Питер с намерением убедить жену не продавать старую квартиру. Эта квартира с ее мебелью и запахом была настолько ему дорога, что он объявил Насте о готовности купить для нее квартиру ее мечты, но с условием, что хрущевка со всей обстановкой перейдет к нему. Настю это удивило, но она попыталась понять его: