Знамя Победы - Борис Макаров

Курят, говорят, спорят. Любой слово взять может и душу потешить, накипь из нее выплеснуть.

И только Васька Пупков обычно в стороне стоит. Никто ему слова не дает. Да и сам он это самое слово не берет. О чем ему говорить… Алкаш он и есть алкаш. Хорошо, если раз в неделю небо, солнышко видит.

…В тот день мы на бревнах возле никишинского дома рано собрались. Воскресенье было. Время хорошее. Картошку окучили. До покоса далеко. Дождик прошел. Грядки поливать не надо. Первые грибы послухам появляться стали.

Расселись. Сидим на солнышке, жмуримся. Жары после дождика нет. Ветерок ласковый, легонький освежает, редких, еще молодых паучишек разгоняет. Хорошо так, приятно. О Жириновском, Ксюше этой самой вспоминать неохота. Зачем настроение портить…

– А я вот вчера грибы смотреть ходил, – говорит Сашка Маркелов, эмчеэсовец наш, парень молодой, ходкий. – Грибов не нашел. Рано. А вот ежа встретил. Сидит под пнем вон возле той большой сосны, что на краю леса стоит, возле бывших складов райповских. И откуда он там взялся?

– Ну и что? Домой приволок? – лениво, будто в полусне, спросил кто-то.

– Зачем… Пусть живет. Ежи, вы же знаете, у нас в диковинку. Да и пользу они большую приносят.

Потихоньку, полегоньку завелся у нас разговор о ежах. Кто одно вспомнит, расскажет. Кто другое. И из всех этих рассказов сам собой вывод вытекает: ежи очень нужные, ну прямо позарез нужные людям животинки. И змей едят, уничтожают. И грызунов разных. А вреда никакого. Одна польза от них. Беречь их надо, охранять…

И тут вдруг Васька Пупков заговорил:

– Оно, конечно, беречь, охранять надо. А когда я сюда мимо магазина райповского шел, Кирюху Василькова видел. Стоит у крыльца магазинного с сумкой. С большой сумкой китайской. Вижу, в сумке кто-то шевелится. Чё, говорю, Кирюха, поросенка или курицу живьем продаешь? Ишь как сумка шевелится. Поди, на похмелку тугрики добыть хочешь? В торговлю подался. Вот скажу твоей Надюхе – голову оторвет. Плеснешь – пластом лягу – не выдам. «Да брось ты, Васька, – говорит Кирюха. – На хрена мне своих курей, поросят пропивать да с Надюхой драться. В лесу вон нынче ежиков полным-полно. Видно, их пожары к закрайкам подогнали. Я утром сунулся насчет грибов разведать – пять штук поймал. Два больших и три маленьких. Бравые такие ежики. Маленькие с сосновую шишку и уже с колючками. Сейчас магазин откроют, народ подходить начнет – по полсотни каждого продам, как раз на бутылку будет.

И ведь продаст. Погибнут ежики поодиночке. У них, у ежей, дети без родителей жить не могут. И родители без детей от тоски-печали мрут.

Были бы у меня копейки, я бы сейчас к Кирюхе рванул и ежей выкупил. Потом бы отнес в лес и выпустил. Пусть бы жили. Большую пользу ежи людям приносят. Очень большую…

И всем нам показалось, что Васька даже всхлипнул…

Тихо так, прочувствованно всхлипнул.

– Ну что, мужики, – встал Кузьма Назарович Пронин, мужик положительный, совсем непьющий и некурящий. Большой, по размеру мужик. Когда-то в молодости он кузнецом в колхозе работал. Мог что хошь выковать – и ложку, и плуг. – Неужто мы допустим, чтобы ежики, к нам за помощью прибегшие, от Кирюхи Василькова несознательности и безжалостности погибли? Я сотню на их выкуп кладу. Кто за мной?

– У меня двадцать…

– У меня шестьдесят…

Зашумели мужики, и вскоре в кепке у Кузьмы Назаровича целая гора денежных бумажек выросла.

Посчитали – с избытком. Даже еще пару ежей прикупить к тем, что в сумке у Кирюхи томятся, можно.

Бумажку за бумажкой вынул Кузьма Назарович из кепки, разгладил каждую, в пачечку сложил и вручил торжественно Ваське:

– Не оскудел наш народ душой, не очерствел сердцем (и тоже вроде бы как всхлипнул при этом), на, Василий, беги. Выкупи, выпусти ежиков – пусть живут, пусть размножаются!..

– Одна нога здесь, одна нога там, в лесу, – уточнил Васька и исчез. Недели на две исчез, паразит.

Почему паразит…

Да потому, что на следующий день, когда Кирюха Васильков на нашу сходку пришел и мы его за жестокое обращение с ежиками стыдить-упрекать начали, повалился он на землю от хохота и так хохотал, что пришлось кого-то из пацанов, всегда болтающихся рядом с нами, жизни у нас учащихся, с кепкой Кузьмы Назаровича к колодцу посылать.

Кепка же у Кузьмы Назаровича из кирзового сапога сшита. Воду не пропускает…

Именно так. Я однажды был провидцем. Да-да, провидцем. Недолго, но был.

…Группа забайкальских литераторов, в числе которых находился и я, возвращалась из Москвы с очередного съезда писателей России. Наш самолет вылетал из аэропорта Домодедово в три часа дня. С раннего утра мои товарищи разошлись, разъехались по Москве. У каждого нашлись свои дела. Кому-то надо побывать в издательстве, кому-то попрощаться с друзьями, кому-то что-то купить… Оно и понятно, ведь у нас все всегда откладывается на последние часы и минуты.

Я всю свою сознательную жизнь прожил в селе. И как все селяне, всегда трепетно отношусь ко времени, подчинялся и подчиняюсь ему, боюсь опоздать на автобус, поезд, самолет…

«Лучше прийти пораньше, чем потом бежать, догонять, извиняться за опоздание, рвать с макушки последние волосы…» – говорят старики. И я вторю им…

…В аэропорт я приехал за два часа до посадки на самолет. Билет на самолет у меня, как и у моих коллег-читинцев, был куплен заранее.

Я прошел в зал ожидания первого этажа. Достал из дорожной сумки еще утром купленный журнал и, сев в одно из свободных кресел, начал читать новую повесть Виктора Петровича Астафьева… начал читать и… ушел в нее – в мир ее героев, в их судьбы, в их время.

Но ушел не до конца. Мешало мое время. Ежеминутно взлетали и садились самолеты. Бесконечными потоками вливались в здание аэропорта идущие на посадку и прилетевшие люди.

В зале ожидания, где я находился, движение было помедленнее, поспокойнее. Оно и понятно. Пассажиры здесь двигались в одном направлении. Входили. Садились в кресла, переводили дух и шли на посадку. Прилетевшие в Москву в зал ожидания не заходили, а сразу устремлялись к пункту выдачи багажа и к выходу в город.

Входившие в зал люди как-то сразу затихали, разговаривая между собой, переходили чуть ли не на шепот, быстро замолкали, усевшись в кресла, прикрывали глаза, уходили в себя. Мне кажется, людям, которым предстоит через какое-то время подняться в самолет и покинуть твердую, устойчивую, привычную, всегда родную землю, хочется помолчать, подготовиться, насмелиться…

… – Простите меня, добрые люди! Никогда в жизни я ни к кому не обращалась за помощью. Помогала сама. Но сегодня я оказалась в беде. Вчера вечером у меня украли сумку с документами, деньгами, билетом на самолет. Помогите нам с дочкой, и мы будем всю жизнь молиться за вас.

У входа в зал перед нами стояли женщина и маленькая девочка. Женщине на вид можно было дать лет двадцать пять, девочке – года три-четыре.