Знамя Победы - Борис Макаров

Постоянно содержать Пирата в избушке было нельзя. Пол покрывался грязью, сено сбивалось в мокрые кучи, и он сам становился мокрым и грязным. Свежие доски пола не впитывали сырость, а остывающее осеннее солнце, заглянув на несколько минут в единственное окошко кухни, не успевало просушить ее.

По ночам Хозяин почти не отдыхал, не спал. Он то и дело смотрел в окно, прислушивался, не шумит ли дождь, выходил на крыльцо, с тревогой всматривался в сторону вольера. Стоило ему включить в комнате свет и увидеть разводы влаги на темных стеклах окна или услышать шорох струй дождя, он мгновенно накидывал прорезиненную рыбацкую куртку и шел к вольеру. Фонарь при этом помогал плохо. Его луч освещал лишь небольшой круг. Нести же тяжелого, мокрого Пирата, именно нести – Пират уже не ходил сам – и одновременно освещать путь было просто невозможно. Жене, детям вставать по ночам и помогать ему Хозяин Пирата накрепко запретил:

– Не женское, не детское это дело… Управлюсь один.

На руках с Пиратом Хозяин осторожно шел к избушке. Он нащупывал ногами гребни грядок, переступая через них, часто спотыкался, падал. Не успевая выпустить Пирата из рук, да и стремясь не уронить собаку, не ушибить ее, иногда, наоборот, падал на Пирата. Пес взвизгивал от боли, но и при этом ни разу не заворчал, не огрызнулся. Даже в полубессознании он понимал и помнил: этот человек – его друг, самый Большой Друг на свете.

Уложив Пирата в избушке, Хозяин долго, тщательно отмывал грязь с лица, рук, ног, одежды. Иногда для этого ему приходилось среди ночи топить находящуюся тут же, во дворе, крохотную баньку.

В суете, хлопотах проходила добрая часть ночи. Да и ложась в постель, чтобы хоть немножко поспатьперед рабочим днем, Хозяин никак не мог заснуть – думал о Пирате, вспоминал совместные походы, дни и ночи, проведенные с ним – неотлучным спутником, преданным, верным другом. Иногда улыбался…Чаще просто смотрел в темноту…

Пират умер легкоморозной ноябрьской ночью. Умер в избушке, на ворохе свежепахнущего увядшими цветами и степными просторами сена. В последнее время Хозяин чаще обычного менял подстилку, так как совсем не выносил собаку в вольер и на улицу. Земля настыла, ее прихватил легкий морозец, припорошил снег. Пират же не мог уже даже сидеть.

Именно еще и поэтому и подстилка его была чистой и свежей. Пират не вставал, не ходил, не разгребал сено. Он перестал не только вставать, ходить, но и есть. Молоко, влитое ему Хозяином в рот, он нехотя проглатывал, крошечные кусочки мяса выталкивал языком.

В последние дни Пирата Хозяин почти не ел и сам. Придя с работы, он часами просиживал над собакой, гладил ей голову, загривок, ласково похлопывал по боку. Иногда умирающий Пират приоткрывал глаза и, как казалось Хозяину, грустно и благодарно смотрел на него.

В свой же самый последний день Пират, как это бывает в таких случаях и с людьми, вдруг почувствовал себя лучше. Он даже попытался подняться и с помощью Хозяина перевалился на другой бок и лизнул Хозяина в руку. По щеке собаки пробежала крошечная слезинка, Хозяин торопливо вытер и собственные щеки и порадовался тому, что ни Пирата, ни его не видят ни жена, ни дети, которым он категорически запретил появляться в избушке.

…Войдя утром в избушку, Хозяин сразу понял – Пират мертв. Человек уже давно научился видеть, замечать каждое едва заметное движение, слышать каждый едва слышимый вздох своего друга, и все же он не поверил сам себе, наклонился над Пиратом, положил руку на его холодный ребристый бок и попытался ощутить хотя бы слабое биение сердца…

Семья Хозяина уже встала. Жена готовила завтрак. Дети собирались в школу. Боясь, что кто-нибудь из них все же нарушит его запрет и обнаружит, что Пират мертв – и тогда уж детского плача-рева и слез жены не избежать, Хозяин поспешно вышел из избушки и повесил на ее дверь замок. Похоронить своего друга он решил рано утром следующего дня, когда и жена, и дети будут спать.

Днем Хозяин осмотрел старые, отслужившие свой срок детские санки, обмотал проволокой одну из отставших от каркаса дощечек. Затем снял со стены сарая, в котором хранилась разная рухлядь, в том числе и эти санки, два своих тоже старых пиджака.

Как и большинство селян, он не любил и не спешил выбрасывать вышедшие из употребления вещи: «А вдруг еще пригодятся…» Так же примерно он думал и об этих пропитанных пылью, замызганных пиджаках: «Пригодятся…» И хотя знал: не пригодятся, никто никогда, и в первую очередь он сам не будет надевать такое тряпье – не выбрасывал их. Ведь эти пиджаки хранили в себе память о прежних рыбалках, о ночевках у рыбацких костров, о звонкоструйных речках и переполненных синевой озерах, на берегах которых они с Пиратом провели много-много самых счастливых дней и ночей.

…Утро, к которому готовился Хозяин, выдалось тихим, спокойным. Ни звука. Ни ветерка. Перекатываясь с сопки на сопку отполированными о колючие верхушки сосен боками, сверкала холодная, равнодушная луна. К ее мертвому свету подмешивал свое голубоватое сияние недавно выпавший снег.

Хозяин быстро вынес из избушки окостеневшее тело Пирата, положил на санки, спеленал пиджаками и обвязал заранее приготовленной веревкой… Он чуть не бегом – не дай бог, кто увидит, пересудов необерешься, – миновал несколько домов, отделяющих его дом от края села, вышел на лед небольшого, мелкого, часто пересыхающего, уже до дна промерзшего ручья. В верховьях ручья находился карьер, куда он вез своего мертвого друга. Там, в песчаном карьере, метрах в ста от ручья, жители села при необходимости закапывали павших животных.

Было ли разрешено это делать официально, Хозяин не знал. В селе редко прислушивались к распоряжениям местных да и разных других властей…

Русло ручья на всем протяжении окружали березы, заросли багульника и краснотала. Березовая роща начиналась прямо за селом и уходила к подножию далеких сопок, где ее сменяли сосновые и лиственничныедебри. Берега ручья в грибную пору изобиловали обабками, подосиновиками, сыроежками. Встречались здесь и «мечта каждого грибника» – красавцы-толстопузики – белые грибы.

О-хо-хо! Сколько раз они с Пиратом «прочесывали» эти заросли, сколько раз поровну делили под этими березами немудреную снедь, составляющую походный обед, сколько корзин грибов принесли отсюда домой. Все знакомо. Все памятно. Вон на той березе Пират однажды увидел белку, а может, и сам загнал ее туда и целый час облаивал ее. Он, Хозяин, не мог бесконечно ждать, когда, тогда еще совсем молодой пес утолит свой охотничий азарт, – раз десять окликнул собаку и, рассердившись, ушел вверх по течению ручья один: «Налается – вернется домой. Село рядом». Через час Пират, видимо, действительно налаявшись, догнал его. Не бросил – догнал…

…А вон на том взлобочке… На том прогале… У того пня…

…Везти санки по льду ручья было легко. Минут через тридцать-сорок человек со своим скорбным грузом был на месте. И только тут спохватился – не взял с собой ни лом, ни лопату. Растерянно потоптавшись вокруг саней, решил поискать лом или лопату здесь же, в карьере: «Не один год это место служит… Должно найтись что-нибудь такое…»