Знамя Победы - Борис Макаров

– Какие дядьки? – весело и зло блеснул ожившими глазками дядя Кузя.

– Ешь, не болтай! – резко одернула Никитку мама и как-то по-рабски, излишне низко согнувшись, подала дяде Кузе стакан чая. – Болтун он у меня. Мало ли кто зайдет-заедет… Я за свою жизнь в десяти местах работала – и в больнице санитаркой, и в школе уборщицей, и в столовке официанткой… знакомых много… И слава богу, не забывают, навещают…

– Как учеба? – Успокоившись, снова обратился к Никитке дядя Кузя.

– Я не учусь.

– Как так?..

– В подготовительный он ходил. В первый класс пойдет. Сейчас перед школой они отдыхают, – затараторила мама, видимо, стараясь отвести Никитку и гостя от опасного разговора о гостях и друзьях как можно дальше.

– Да-а-а, учеба – свет, не учеба – тьма… – перестав жевать, с умным видом протянул дядя Кузя.

– Ученье…

– Что ученье?

– Ученье – свет… – робко заметила мама.

– Какая разница… Не люблю, когда меня перебивают или замечания делают. Я ведь не санитар и не уборщица… Полжизни педагогике отдал – военное дело преподавал. Капитаном запаса на заслуженный отдых ушел. Десяток медалей имею. А это заслужить надо… Ешь! – чуть ли не приказным тоном обратился он снова к Никитке.

– Не хочу. – Никитка встал и вышел из-за стола.

– Надо же, ни с того ни с сего губы надул. От горшка два вершка, а туда же…

– Да что вы? Что вы? – запричитала-заметалась мать. – Никитушка, Кузьма Захарович мне предложил замуж за него пойти. Понимаешь, женой его стать. Тогда он тебе папой будет. Велосипед обещал купить. На рыбалку с собой возьмет. У него машина есть…

– А у меня папа есть. Он летчик-герой. Он в Москве в могилке лежит. Там даже часовые стоят… А велосипед мне не надо, и на рыбалку не поеду. Мы с ребятами на Конопляшке пескарей и гольянов ловим… Недавно мы с Алешкой новые удочки налаживали, поплавки делали. Уловистые будут…

А часовых у папиной могилки я по телевизору видел. Я к Голобоковым мультики смотреть хожу и папину могилку видел. Есть у меня папа, есть…

* * *

Вокруг Никитки – праздничная свадебная кутерьма. Как будто из сказки, которую учительница в продленке вслух читала, выскочили поварихи-Бабарихи. Что-то режут, толкут, жарят, парят…

Мужики разные – молодые, старые, бритые и бородатые, но почти все уже водкой пахнущие, – столы в комнату втащили.

Целых пять столов откуда-то на грузовике привезли и втащили. Чтобы выбраться от Никиткиной кровати на улицу надо под два стола нырять и на четвереньках под ними проползать. Табуреток, стульев поменьше. Зато между ними длиннющие тесины проложены.

Из кухни – чад. От разных варев, в которые поварихи-Бабарихи тяжелые, густые капли пота со лбов и со щек красных, распаренных роняют, духотища несусветная, тошнотворная.

Жених, почти мамин муж дядя Кузя, как и почти все мужики – с утра пьяный. Пьяный, строгий, за всем приглядистый. Ходит, за столы, за стенки придерживается, в кастрюльки, в сковородки заглядывает:

– Многовато масла кладете… Поэкономней!.. Поэкономней!..

– Можно и пожиже сделать… Молоко нынче вон в какой цене…Поэкономней!..Поэкономней!..

– Мясо потоньше режьте. Не на помойке найдено, в магазине куплено. Поэкономней!.. Поэкономней!..

С этим своим «поэкономней» он так всем надоел, что и поварихи-Бабарихи, и гости – мужики бритые-небритые – мамины друзья, а теперь и друзья дяди-Кузины, кажется, уже забыли о том, что он жених и почти хозяин дома, куда-то далеко-далеко его посылают и даже несколько раз за дверь его выталкивали.

…Мама – красавица. Вся в белом. Помолодела. Как бабочка над цветками, над тарелками разноцветными большими, маленькими порхает. Всякой посуды – тех же тарелок соседи нанесли столько – на три свадьбы хватит. Еды-закуски тоже не пожалели. Недаром же в таких случаях говорят: «Гулять так гулять – режь последний огурец».

А вот уже у входа, у порога, кто-то не поет – восторженно орет:

…Фу, как пахнет какой-то жареной подгоревшей рыбой и чесноком!.. В «Задоре» на обед тоже иногда дают рыбу. Но там она так не пахнет. И чесноком там не пахнет.

…От табачного дыма, от запаха водки голова кружится и тошнота к горлу подступает.

Хохот. Визги. Рев.

Рядом с мамой – дядя Кузя… Только-только надел белую рубашку, а она уже вся в пятнах. Губы мокрые. На подбородке – то ли яичная скорлупа, то ли крошки творога…

Ни мама, ни жених – муж ее – на него, Никитку, даже ни разу не взглянут. И для гостей он – пустое место.

Вот уже третий раз какая-то толстая, с мокрыми, потными подмышками тетка его жирной ляжкой пихает:

– Шел бы куда… И чего к столу прилип… Жрать хочешь – жри…Нет… Взрослым не мешай… Чего вылупился-то… Чего уши да сопли развесил… Шел бы…

С трудом, тыкаясь лицом в ременные пряжки и пуговицы мужиков и мягкие, податливые, горячие животы женщин, натыкаясь на столы и стены от толчков тех и других, выбрался Никитка на крыльцо, отошел в сторону.

Никому он, Никитка, не нужен. К школе еще не привык. Может быть, оттого, что не каждый день вместе с другими «подготовишками» ходил туда. Не раз бывало так: пойдет вместе со всеми, дойдет до ворот – и в сторону. Ну ее на фиг, школу, – тепло, вон пацаны постарше и помладше на речку купаться побежали. А тут сиди, на доску гляди. Кому это надо… Мама ни разу о школе, о школьных делах не спрашивала. Пацаны старшие даже от самого слова «школа» морщатся. Вон Эдька Прокушев сам рассказывал:

– Чуть не каждый день посылают меня предки мои в магазин за хлебом. Куда денешься – надо. Пойду, а от магазина до школы доплюнуть можно. Увижу школу— брюхо узлом скручивает, мутить начинает. Попросил родичей: «Не посылайте меня в хлебный магазин»… так и так, мол… Батя, он у меня умный, – за меня: «Я сам такой был. Из шестого класса в грузчики сбежал…» Мать в слезы: «В отца пошел. Таким же дураком будешь…»

А кем будет он, Никитка, вообще никого не интересует. Никому он не нужен, никому.

…В «Задор» Никитка только поесть ходит. Там, в «Задоре», тетеньки хорошие, добрые, но у них много разных дел – не до Никитки. Накормят – и:

– Завтра приходи. Не стесняйся… Плохо без отца, плохо…

– Есть у меня папа. Есть! Он летчик-герой…

– А-а, да-да, есть… Беги… Завтра приходи…

Никому он, Никитка, не нужен. Никому!

…И маме не нужен… Вся в белом… И летает… Летает… Забыла, что папка в могилке лежит и все слышит и даже видит. Вон Дуська, сестра Алешкина, восьмиклассница-отличница, как-то еще давно им с Алешкой говорила: