Знамя Победы - Борис Макаров

Дрожащими руками Кирька взял одну из бутылок, сорвал пробку, понюхал и не встал – пал на колени:

– Внял! Услышал! Спас! Есть Бог, есть! Слава ему! Слава! Выпью чуток, поправлюсь, и всё – ни глотка, никогда!..

ЭПИЛОГ

Кирилл Евсеев бросил пить! Просят – подносят – уговаривают – не пьет!

Не верите?..

* * *

И я не верю…

1 апреля – 18 октября 2011 г.

Никитке семь лет. Через несколько дней ему в школу, в первый класс идти. Честно говоря, не хочется. Совсем недавно ходил он в подготовительный класс. Тетенька (она учительницей оказалась) пришла, сказала: «Ходить надо. К первому классу готовиться надо». Дни, часы назвала. Никитка не сразу запомнил, но потом вместе с другими пацанами и девчонками-подготовишками разобрался. Он смышленый, Никитка, самостоятельный…

…В школу ходить Никитке не очень понравилось. Не привык рано вставать. Не привык всякую там дисциплину соблюдать – тихо за столом сидеть, когда тихо сидеть не хочется. Не привык руку поднимать, разрешения спрашивать, например тогда, когда сидеть на уроке надоело и на улицу сбегать хочется.

К воле с рождения привык, к свободе. Уже тогда, когда Никитке три-четыре года было, мама его, бывало, из дома на целый день куда-то уходила, его одного под замком оставляла. Положит краюху хлеба да несколько картошек на стул, воды в кастрюльку нальет (стакан малец перевернуть может, да и не было его – стакана) – и живи как хочешь. Выползет Никитка из-под засаленного одеяла, сбегает босиком по холодному полу к ведру помойному, справит нужду, наестся хлеба, картошки, запьет водой – и весь день свободен.

Можно стул к окну подтащить – придвинуть, залезть на подоконник и в соседний двор смотреть. Там дяденька машину ремонтирует, тетенька белье на веревку длинную вешает. Красивое белье – простыни белые, полотенца по краям петушками красными украшенные, трусы черные, голубые, в полоску.

Можно по комнате ходить или бегать, на стене грязным пальцем разные красивые узоры рисовать. Намочишь палец в кастрюльке, в воде, которую пьешь, о дверцу печки саженную, – она почти всегда холодная – потрешь и рисуй…

Подрос Никитка – вообще жить веселее стало. Мать перестала его на замок запирать. Проснется Никитка, посмотрит на материнскую постель, если мать еще лежит (она, как и Никитка, поваляться в постели любит) – бежит к ней понежиться. Если матери нет, натянет штаны почти новые, только на гуюшках да коленях залатанные, накинет телогрейку, которую ему и маме какой-то мамин друг оставил-подарил, и – к соседям, которых много раз раньше в окно разглядывал – тете Фене и дяде Ване Голобоковым.

Прибежит, встанет у дверей на пороге и стоит, молчит – ждет, что хозяева первыми скажут. А что они скажут, от их хозяйского голобоковского настроения зависит.

– Ну чё, паря, поди-ка, еще не ел сегодня? – спросит дядя Ваня и на скромное молчание Никитки сам же ответит: – Конешно, не ел! Ну-ка, мать, накорми мальца!

Если же от дяди Вани перегаром пахнет, голос его – тише, с дребезжатинкой внутри:

– Иди, сам пожрать проси. Меня она (кивок в сторону тети Фени) за вчерашнее языком как наждаком точит. Перехватил я вчерась – вот и злится. С рейса вернулся – ну, с устатку и принял. Понимать бы должна. Баба она баба и есть… Слово скажешь – десять в ответ… Ты-то жениться не надумал? Ну и правильно, не женись. Маята одна…

К тете Фене Никитка сам не подходит – и стесняется, и побаивается. Строгая она, тетя Феня, и почему-то всегда, когда суп или чай Никитке наливает, его маму так ругает, что Никитке от обиды за мать плакать хочется. Однако есть еще сильнее хочется, и потому Никитка не уходит – ждет приглашения тети-Фениного. Иногда ему ждать долго приходится, хотя тетя Феня, конечно, прекрасно знает зачем он пришел и чего ждет… «Такой уж у нее характер супротивный, – говорит дядя Ваня, – змеишша настоящая…»

А вообще дядя Ваня и тетя Феня Голобоковы люди хорошие. Побухтят, поворчат на разные лады, но голодным за дверь не отправят…

Вообще-то люди все у нас добрые. И государство у нас доброе. Недаром же для ребятишек изголодавшихся, худобы-хурды многострадальной, особенно из семей безработных, в которых папы и мамы от безысходности в пьянь провалились, откормочные пункты созданы. Названия у этих пунктов красивые. «Задорами», «Гвоздиками», «Солнышками», «Подсолнушками» они называются. Посмотришь иной раз на эти цветастые, тепленькие названия – кажется, что страна наша ими, как в древности когда-то люди-боги теплоземельные листочками красивыми, мягонькими стыд свой прикрывает.

Однако, как бы там ни было, подрос еще чуток Никитка и к Голобоковым почти перестал ходить, в «Задор» его определили. Пришла тетя какая-то добрая-предобрая, осмотрела жилье Никиткино и мамино, носом похлюпала, поговорила о чем-то с мамой Никиткиной и в «Задор» отвела. Давно это было. Никитка уже и не помнит когда, в каком году. В годах, в месяцах, днях он недавно лишь разбираться стал. В продленку пошел, даже время по часам узнавать научился. Наполовину научился. По маленькой стрелке. К какой цифре маленькая стрелка ближе – тот и час. Начнет, например, к девятке подползать – в школу бежать надо.

А вот первый обед в «Задоре» Никитка до сих пор помнит и наверняка всю жизнь помнить будет. Тогда Никитка впервые отведал позы – мясо молотое или мелко нарезанное, в мешочек из белого теста завернутое, банан, на желтый огурец похожий, вкусный-превкусный, кофе сладкое-пресладкое…

Тетеньки, которые тогда первый раз встречали, мыли, откармливали Никитку в «Задоре», оказались хорошими, добрыми, жалостливыми-прежалостливыми. Тетя Соня, повариха, увидев его, чумазого, полуголого, косматого, даже всплакнула. А уж она тут, в «Задоре», на всяких ребятишек и даже на всяких их родителей насмотрелась – ничему не удивляться давно научилась. Няни-воспитательницы тетя Оля, тетя Надя, тетя Света задоровские вообще на сказочных фей похожи. Все в белое одеты, чистенькие, румяненькие, ласковые… То одна, то другая Никитку по голове погладит, доброе слово ему скажет. Одно в них не нравится Никитке: все они как тетя Феня Голобокова, маму его всякими нехорошими именами называют. Что означают эти имена, такие, например, как «шалава», «мотовка», Никитка не знает, но понимает – нехорошие это имена.

В «Задоре» Никитка познакомился-подружился с такими же, как он, ребятами из своего и соседних сел. Пацанами самостоятельными, никогда не унывающими. Некоторые из них, хотя еще в школе не учились, были совсем большими – курили, через зубы плевать-циркать умели и слова говорили, какие только взрослые дяденьки и тетеньки, водки напившись, говорят.

Курево эти большие пацаны на улице, что рядом с «Задором» тянется, добывали. Откинут штакетину, осмотрятся – нет ли рядом воспитательниц, и ныр в дыру. Пробегут по улице – найдут несколько бычков – окурков, возвратятся через ту же дыру и – за угол «Задора». Там, за углом, под кирпичом, у них спички припрятаны. Спички им старшеклассники местной школы, проходя мимо «Задора», задарма дали: