Советско-Вьетнамский роман - Андрей Игоревич Фальков

звуки, напоминающие царапанье по стеклу. Звуки доносились с соседней койки, и только когда их сменило тоненькое повизгивание, Мюррей понял, что это сосед скрипит зубами и воет во сне.

– Эй, парень! – Мюррей позвал сначала тихо, затем громче.

– Парень, очнись!

– А, – выдохнул сосед, и, приходя в себя, прошептал, – О, Боже!

– Давно ранили?

– Вчера.

– Сбили?

– Нет. Долетели. Меня осколками задело.

– Ракета?

– Да.

– И меня тоже, над Ханоем.

Они помолчали.

– Скажи, – спросил новичок, – тебе кошмары снятся?

Мюррей фыркнул.

– Все время.

– А когда началось?

– Началось давно. Но после ранения не уходят никогда.

– И у меня раньше были. Но не такие. Это надолго?

– Насовсем.

– Мне все время кажется, что мой самолет горит. Горит и горит, горит и горит.

– А я все время сам себя бомблю.

– Нет, – сосед задумался, – этого еще не было.

– Будет, – усмехнулся Мюррей.

– Нет, не будет. Я не бомбил, я на разведчике летал.

– Думаешь, разведчиком был, так уже чистенький? Думаешь, в крови да в дерьме не выпачкан? Ошибаешься! Все мы в дерьме по уши!

– Да ты что? – удивился сосед, – мы все воевали.

– Воевали! Не воевали, а сунули нас носом в дерьмо, дали ведра и приказали этим дерьмом поливать друг друга!

– При чем здесь дерьмо?

– А при том, что это твоя первая ночь. Впереди будут еще. И каждую ночь к тебе будут приходить дохлые вьетнамцы, и каждую ночь ты будешь гореть! Все время!

Мюррей отвернулся. Сосед тоже помолчал, а потом тихо заметил.

– Знаешь, ты прав. Это и есть дерьмо.

Было слышно, как он засопел, потом его дыхание стало ровнее, а потом он заскрипел зубами и завыл. Но Мюррей не стал его будить. Это бесполезно. Пусть привыкает.

***

Двенадцатого июля командование решило их порадовать и для поднятия боевого духа воинов по палатам прошлась делегация представителей объединенного командования сил Южного Вьетнама.

– Проходите, сэр! – доктор Беккер открыл дверь, в которую вошел высокий седой пехотный полковник в сопровождении двух вьетнамцев. Американский полковник в своей отутюженной форме выглядел строго и величественно. Рядом с ним косоглазые, с торчащими зубами вьетнамцы в своей смешной форме выглядели крупными крысами.

– Глубокоуважаемые господа! – обратилась старшая из крыс к лежащим летчикам, отодвинув полковника в сторону.

– Командование Южного Вьетнама поручило нам передать приветствия солнцеподобного наследного принца доблестным воинам, вставшим на помощь в защите идеалов…, – старший гаденыш раскрыл рот пошире и хотел было толкнуть длинную речь, но Мюррей неожиданно прервал его, обратившись к полковнику.

– Сэр! Разрешите спросить?

– Да, разрешаю.

Полковник жестом оборвал вьетнамца на полуслове.

– Скажите, сэр, как же можете вы, полковник, находиться в обществе этих…

– Лейтенант, это наши союзники! – оборвал его полковник.

– А вы были на войне? Вы воевали сами? – Мюррей обратился прямо к вьетнамцам.

– Да, – кивнул старший, – воевал. Я есть боевой офицер, и вполне разделяю вашу озабоченность предстоящим визитом господина президента в логово медведей. Война принимает затяжной характер, но мы надеемся на ее скорое завершение.

– Ты стрелял? Ты в них стрелял? – Мюррей кивнул на столпившихся в коридоре вьетнамцев из обслуживающего персонала при госпитале.

– Враги! Врагов уничтожают!

– Сволочь! – закричал Мюррей, – Ты, сволочь, пошел войной на своих братьев. И ты еще командиров наших подговорил. И мы пошли в это дерьмо!

– Прекратите, лейтенант! – одернул полковник.

– Полковник! Сэр, вы же рядом с крысами ходите. Мы же за крыс воюем. За крыс! Мы же крысятник усмиряем, а нас бомбят и бомбят.

– Прекратить!

– Не прекращу! Мне бояться нечего. Я уже горел.

– Вас разжалуют!

– Не разжалуют! Я не хочу служить больше, не хочу! Не буду!

Мюррей схватил пузырек со столика и метнул его в лицо вьетнамца и завизжал. Глаза у него закатились. Военные и доктор ретировались, оставив бьющегося в припадке Мюррея на попечение вьетнамских медсестер. Вьетнамские девушки занялись сумасшедшим американским воякой. Они сделали ему укол, и он затих.

– Сожалею, – полковник кивнул вьетнамцам. – Доктор, и часто с ним такое?

– Часто. Тут много таких, – вздохнул Беккер, – вьетнамский синдром.

– Как вы сказали?

– Вьетнамский синдром. Не лечится. Идемте дальше.

***

Лейтенант Кашечкин мысленно писал письма.

«Здравствуйте, дорогая Светлана!»

Он с удовольствием намылил щеки и с хрустом провел по ним острым лезвием. Вновь оказаться в гостинице, на кровати с белыми чистыми простынями было невероятно приятно. Кашечкин брился и сочинял новое письмо.

«Наконец-то меня отпускают домой, переводят служить на родную землю. Наконец-то состоится наша долгожданная встреча, и мы сможем обнять друг друга…».

– Нет, нехорошо, – подумал Кашечкин, мысленно зачеркнул последнюю строчку и написал:

«…И мы сможем поцеловать и нежно обнять друг друга. Не думайте, что на таком расстоянии я забыл Вас. Я по-прежнему люблю Вас и жду этой встречи. Надеюсь, что отец Ваш теперь уже не будет препятствовать нашим чувствам. Мы поженимся и вместе уедем далеко-далеко, в глухой таежный гарнизон на границу, на самый край света».

Кашечкин задумался. Конечно, вдвоем с любимой будет хорошо и на краю света. Жить в офицерской казарме за ширмочкой. А вокруг на сотни километров тайга. И в город можно попасть только вертолетом. Кашечкин бывал в таких местах. Офицерские жены жили там со своими мужьями, но не всегда счастливо. Поэтому Кашечкин снова вычеркнул строки и написал:

«Я теперь ветеран и участник войны, кавалер ордена Красного Знамени. Мне положено много льгот, я подам рапорт, чтобы меня оставили в Москве, и мы будем жить вместе, у Вас или у моей мамы».

– Вот так будет намного лучше, – одобрил самого себя Кашечкин. – В Москве служить хорошо. И жить тоже хорошо.

«А потом у нас будет много-много детей, и они тоже станут офицерами».

Кашечкин закончил бриться, ополоснул лицо и побрызгал на себя одеколоном.

А затем Кашечкин шел по улицам Ханоя и радовался. Светило яркое солнце. Город сиял, радуя красками. Он не был превращен в руины и пепел. Это не были зловещие развалины наподобие Сталинграда и Новороссийска, это не было черное выгоревшее пятно, как на месте Хиросимы и Нагасаки, это был живой город, по улицам которого шли толпы людей и катили целые армии велосипедистов. На улицах торговали фруктами с корзин. Кашечкин взял пару сушеных бананов, а торговец, видя форму, не взял с него денег. Навстречу шли веселые девушки, они радостно махали Кашечкину руками, и Кашечкин помахал им вслед. Девушки тут же окружили его и защебетали, часто-часто повторяя «Тяо как, лиен со28». Кашечкин схватил одну из них и поцеловал прямо в щечку. Она засмеялась и легонько оттолкнула его, и все девушки со смехом разбежались.

Хорошо еще, что к русским на