Уэллс. Горький ветер - Дмитрий Даль

Мы были обречены. Все, о чем мечтал Уэллс, грозило превратиться ни во что в этом последнем уличном сражении. И мир вокруг преобразится и станет таким, каким его сконструирует профессор Моро, вывернув мечту об идеальном мире Космополиса наизнанку. Я не мог этого допустить, но что я мог противопоставить им в одиночку?

И снова раздался оружейный залп. К моему удивлению, волка с крыши снесло. Сразу с десяток пуль он принял в черный воротник и морду. Одна из них вынесла ему глаз.

Я не успел этому удивиться, как из мостовой пророс песчаный вихрь, который собрался в знакомую мне фигуру Джулио Скольпеари. Он предстал перед бешенствующим медведем и отшвырнул его с дороги, словно невесомую песчинку.

Расклад сил изменился. Мы получили помощь, откуда ее совсем не ждали.

«Ржавые ключи» вступили в игру.

Солдаты Хозяев теней наводнили улицу и с ходу перешли в рукопашную с островитянами. Завязалось оживленное сражение, где трещали выстрелы, блестели клинки, лилась кровь, ломались кости и крошились зубы. В этом единообразии одежной пестроты сложно было разобрать, кто есть кто. Где благочестивый лондонец, который еще сегодня утром не подозревал, что выступит на стороне безумного профессора Моро, а где воспитанный улицами профессиональный боец, отдавший свою душу и тело одному из Хозяев теней, чтобы его семья жила, ни в чем не нуждаясь. Из всего этого хаоса, в который обратилась некогда одна из самых спокойных и презентабельных улиц Лондона, выделялся песчаный вихрь. Он носился из стороны в сторону, нанося разящие удары в самые проблемные точки, где Ржавые ключи были близки к поражению. В тех местах со стороны островитян солировали оборотни. Они выделялись дьявольской силой и неуязвимостью, но против песчаной бури были слюнявыми щенками. Даже могучие медведи, способные непоправимо перекорежить автомобиль в приступе животной ярости, ломались под сокрушительными ударами Песочного человека. Время от времени песчаный хаос преображался в человеческую фигуру. Джулио Скольпеари окидывал поле битвы взглядом полководца-триумфатора и тут же рассыпался в новый песчаный вихрь, отправляющийся к новой цели.

Все позабыли о нашем существовании в этой пляске смерти. Для бегства лучшей возможности может и не представиться. Никто и не заметит, как мы заведем моторы и спасемся. Ведь главное – спасти Уэллса и не попасть в руки к профессору и его сподвижникам, но, с другой стороны, мы не могли бросить Песочного человека и его армию. Только мы знали, с кем он воюет, с чем столкнулся и как с этим справиться.

Я посмотрел на Уэллса. По взгляду Гэрберта я понял, что его посетили те же мысли. Мы должны были помочь Джулио Скольпеари. Но что мы могли сделать? Вот в чем вопрос.

И тут меня осенило.

Уничтожить Пастухов. Только так можно было остановить слаженное действие островитян, сломать их наступление, заставить их захлебнуться в собственной силе и тут же расписаться в собственной беспомощности. Обратить силу в бессилие – великое искусство фокусника. Но как добраться до Пастухов? Они держались в стороне от сражения. К тому же подступы к ним надежно охранялись островитянами, которые костьми лягут, но не пропустят меня к своим мыслительным центрам. Можно было попробовать снять их издалека прицельным выстрелом, но я сомневался в своих способностях стрелка. Если бы я подольше пожил бы в Америке да перебрался бы на перевоспитание на Дикий Запад, быть может, у меня бы получилось. Я заозирался по сторонам, пытаясь найти выход.

Чтобы добраться до Пастухов, надо пройти сквозь весь сражающийся строй. При этом выжить и желательно не получить ранения, чтобы после всего этого вступить в бой с людьми, которые при помощи силы мысли способны заставить двигаться скалу. Эта идея выглядела абсурдной и обреченной на поражение изначально. Прямой контакт с Пастухом приведет только к быстрой и мучительной смерти. Пастуху ничего не стоит заставить меня выгрызть себе вены из руки или приставить револьвер к голове и устроить ритуальное вынесение мозгов наружу. Значит, бить их нужно на расстоянии.

Я пригнулся к мостовой и перебежал от своей машины к машине, за которой прятались Уэллс и Штраус. Я поделился своими наблюдениями с Гэрбертом. Он согласился с выводами и вслух пожалел о том, что также не является метким стрелком. В последний раз на стрельбище был несколько лет назад вместе с членами клуба «Ленивцев», да и то больше увлекался умными беседами за рюмкой ароматного портвейна. Но неожиданно Штраус сообщил, что был прекрасным стрелком, когда служил в Афганистане в войсках Его Величества, и даже имеет награды за меткую стрельбу, так что если они раздобудут ему винтовку, способную сносно стрелять, то он с удовольствием откроет сезон охоты на Пастухов.

Уэллс посмотрел на Штрауса с удивлением. Какие еще бездны таланта он скрывает, столь скромный и молчаливый, что иной раз без соответствующего реквизита способен сыграть человека-невидимку. Я, признаться честно, тоже был удивлен, поскольку привык видеть Штрауса в роли безукоризненного дворецкого, но никак не отчаянного убийцы моджахедов. Это все еще никак не укладывалось в моей голове.

Найти винтовку на поле боя, где павшими была усеяна мостовая, задача выполнимая, но при этом надо ухитриться не угодить под пулю или выпад мясницкого тесака. Тут уже дело посложнее. Я приказал Гэрберту не высовываться, а Штраусу – держать оборону. Сам же выглянул из-за машины, чтобы оценить ситуацию и присмотреть трофейное оружие.

Бой и не думал стихать. Складывалось ощущение, что он будет длиться вечно. Стороны потеряли большое количество бойцов, но при этом и не думали останавливаться и отступать. Они питались свежей человеческой кровью. На место каждого павшего тут же вставали двое новых бойцов. И если солдаты Хозяев теней были профессиональными воинами, воспитанными в уличных битвах, то в рядах островитян уже встречались старики и даже дети, которых призыв Пастухов выдернул из привычной безопасности квартир, заставил вооружиться столовыми ножами и каминными щипцами и броситься на улицу. Тем больше у меня было причин остановить это кровопролитие.

Повсюду было полно брошенного оружия. Винтовки и пистолеты, револьверы и топоры. В Лондонском музее я видел однажды картину, которая называлась «Уцелевший». К сожалению, я не запомнил имени автора. Там к деревянной стене дома была приставлена ржавая винтовка, под которой скопилась застывшая лужа крови. В войне уцелеть может только оружие. Те же, кто способен его держать, рано или поздно поубивают друг друга.

Я увидел винтовку. Она лежала в нескольких ярдах от меня возле павшего горожанина с проломленной головой и стеклянными глазами, через которые смерть высосала его душу. Возле него вился на месте серый волк, обороняясь от наседавших на него теневиков. Те кололи его мечами, стреляли, но оборотень с виртуозностью балетного артиста уклонялся от пуль, а мечи оставляли на его шкуре лишь кровавые полосы, но не причиняли особого вреда. Вот он сделал быстрый выпад. Солдаты не ожидали ничего подобного, и один из них поплатился за свою самонадеянность, рухнул на мостовую со сломанным позвоночником. Второй солдат отскочил в сторону, бросил быстрый взгляд на своего товарища, увидел, что ему может помочь разве что только чудо. Но чудес, как заверяла жестокая правда городского дна, на свете не бывает. Он вскинул пистолет и оборвал страдания товарища поцелуем пули в лоб. Это сомнительное милосердие чуть было не стоило ему жизни. Когти оборотня пролетели в опасной близости от его шеи.