Мизери - Стивен Кинг

Он поднял голову; она вырвала его из сонного царства егоромана. Джеффри — сделавшийся главным героем этой книги — только что встретилсяс царицей пчел, с которой должен был схватиться не на жизнь, а на смерть радиспасения Мизери.

— Не имеет значения, — сказал он. — Книга скоро будетготова. Бывает, надо записать сразу, а то идея уходит. — Он сделал жестдрожащей натруженной рукой. На подушечке указательного пальца, столь усердносжимавшего карандаш, появилось вздутие — то ли мозоль, то ли волдырь. У негоесть капсулы, они уймут боль, но и спутают мысли.

— А хорошо получится? — мягко спросила она. — Действительнохорошо? Ты ведь пишешь не только для меня?

— О нет, — ответил он, и ему вдруг захотелось добавить:Никогда, Энни, я не писал для тебя, равно как и для всех женщин, которыеподписываются «Ваша самая большая поклонница». Как только ты приступаешь ккниге, все остальные оказываются на другом конце галактики. Никогда я не писалдля своих жен, для матери, для отца. Знаешь, почему авторы пишут, что посвящаюткниги своим близким? Потому что в конце концов масштабы собственного эгоизманачинают их пугать.

Однако было бы неразумно говорить Энни подобные вещи.

Он писал, пока небо на востоке не стало светлеть, потомскользнул под одеяло и проспал четыре часа. Ему снились путаные, неприятныесны. В одном из них отец Энни поднимался по длинной лестнице. У него в рукахбыла корзина, вроде бы полная газетных вырезок. Пол хотел окликнуть его,предупредить, но, открыв рот, не мог произнести ничего существенного, тольконачинал какое-то повествование, каждый раз новое, но начиналось все с одних итех же слов: «Однажды, примерно неделю спустя…» А потом появилась Энни Уилкс.Она, вопя, бежала по коридору, торопясь столкнуть отца туда, где тот найдетсвою смерть… и ее крики превращались в зловещий монотонный гул, тело под юбкойи шерстяным свитером стягивалось, видоизменялось, так как Энни превращалась впчелу.

35

На следующий день представители власти не появлялись, затоприбыли неофициальные посетители. Праздношатающиеся подростки. Битком набитаямашина. Когда они вырулили (задним ходом) на подъездную дорожку, Энни выбежалаиз дома и закричала, чтобы они убирались из ее владений, пока она непристрелила их за то, что все они — грязные подлюги.

— Вали отсюда, Дракон в юбке! — крикнул кто-то из них.

— Где ты его зарыла? — закричал другой, а машина в тотмомент двинулась вперед, прочь от дома.

Третий швырнул пивную бутылку. Когда машина отъезжала. Ползаметил на ее заднем бампере наклейку: МЫ ЗА ГОЛУБЫХ ДЬЯВОЛОВ САЙДВИНДЕРА.

Через час он увидел, как Энни крадучись пробирается мимо егоокна к сараю, натягивая рабочие перчатки. Какое-то время спустя она прошлаобратно, волоча за собой цепь, в которую были теперь вплетены куски колючейпроволоки. Когда эта мрачная цепочка перегородила подъездную дорогу, Энни досталаиз нагрудного кармана несколько лоскутов красной материи и для наглядностипривязала их к звеньям цепи.

Когда она наконец вошла в комнату Пола, то сказала:

— Полицию это не остановит, зато остальные щенки не сунутся.

— Правильно.

— Твоя рука… болит.

— Да.

— Не хочу быть гребаной занудой, Пол, но…

— Завтра, — сказал он.

— Завтра? Правда? — Ее лицо немедленно просветлело.

— Думаю, да. Наверное, часов в шесть.

— Пол, это же изумительно! Я могу сейчас почитать или?..

— Лучше тебе подождать.

— Тогда я подожду. — В ее глазах опять появилось нежное,тающее выражение, которое Пол теперь ненавидел больше всего. — Я люблю тебя,Пол. Ты это знаешь.

— Да, — сказал он. — Я знаю. — И он опять склонился надтетрадью.

36

В тот вечер она принесла ему кефлекс (боль вмочеиспускательном канале оставляла Пола, но слишком медленно) и ведерко сольдом. Рядом с его креслом она положила аккуратно сложенное полотенце и вышла,не произнеся ни слова.

Пол отложил карандаш — пальцы правой руки ему удалосьразогнуть только при помощи пальцев левой — и опустил опухшую руку в ведерко сольдом. Он держал там руку до тех пор, пока она почти совершенно не онемела.Когда он вытащил ее, опухоль чуть-чуть спала. Он обернул руку полотенцем и откинулсяна спинку кресла, всматриваясь в темноту. В руке чувствовалось покалывание. Онотложил полотенце, несколько раз сжал руку в кулак (сначала он морщился отболи, но потом пальцы стали сгибаться свободнее) и снова принялся писать.

На рассвете он медленно подкатился к кровати, забрался пододеяло и тут же заснул. Ему снилось, что он заблудился во время снежной бури,только засыпал его не снег; мир был полон летящих по воздуху во всехнаправлениях бумажных листов, покрытых машинописными строчками, где не былобукв «н», «т» и «е», и он понимал, что, если будет жить, когда закончитсябуран, ему придется собственноручно вставить все эти буквы в слова, которыеедва читаются на листах.

37

Проснулся он около одиннадцати, и Энни, едва заслышав, чтоон ворочается в кровати, вошла к нему со стаканом апельсинового сока, капсуламиноврила и миской горячего куриного бульона:

— Пол, у нас сегодня торжественный день, правда?

— Да.

Он попытался взять ложку правой рукой и не смог. Кистьпокраснела и распухла. Он попробовал сжать ее в кулак и почувствовал, что впальцы будто вставлены металлические стержни. В последние дни, подумалось ему,он как будто только и делал, что раздавал автографы, и очередь за ними неубывала.

— Ох, бедная твоя ручка! — воскликнула Энни. — Я принесутебе еще капсулу! Сейчас иду!

— Нет. Мне нужна ясная голова для последнего рывка.

— Ты же не можешь писать такой рукой!

— Не могу, — согласился Пол. — Рука болит безумно. Ясобираюсь закончить так же, как и начал, — на «Ройале». Остается напечататьвосемь — десять страниц. Надеюсь, я справлюсь со всеми этими «н», «т», «е».

— Я должна была приобрести для тебя другую машинку, —сказала Энни. Она выглядела в самом деле виноватой; у нее в глазах стоялислезы. Пол подумал, что редкие моменты, подобные этому, наиболее отвратительны,потому что в такие моменты он видел женщину, какой она могла бы стать, если быполучила правильное воспитание или железы ее вырабатывали бы не такие ядовитыевещества. Или то и другое вместе. — Я вела себя как дура. Мне тяжело в этомпризнаться, но это так. Это произошло потому, что я не хотела признать, что этапроклятая Дартмонгер подсунула мне негодную вещь. Прости меня, Пол. Бедная твояручка.