Гарольд Храбрый - Борис Финкельштейн

— Дай твою ручку, дитя моё. Я тебе погадаю.

— Не смей прикасаться к принцессе, старая ведьма! — рыкнул Рагнар и, развернув коня, двинул его на старуху.

— Спокойно, Рагнар! — остановила его Гита. — Вот моя рука, бабушка, — сказала она, смело протягивая старухе левую руку.

Та взяла её за кисть, мельком взглянула на ладонь и удовлетворённо прошептала:

— Тебя, детка, ждёт большое счастье...

— Что-то плохо в это верится, бабушка, — усомнилась девушка.

— Не веришь? — Старуха улыбнулась. — И напрасно. Старая Рэя знает, что говорит!

Произнеся эти слова, она отступила к кустам и растворилась в сгустившихся сумерках.

— Решись, Айя! — донёсся до принцессы её голос. — И твоим злоключениям придёт конец!

Гита пожала плечами и тронула коня, удивлённо подумав: «Откуда она узнала моё детское прозвище? Странно, очень странно».

* * *

Во дворе замка её уже дожидалась Хильда.

— Почему вы так припозднились, моя госпожа? С вами ничего не случилось? — озабоченно спросила она.

— Всё в порядке, милая, — ответила Гита.

Она поднялась в свои покои, дала Хильде раздеть и приготовить себя ко сну и, уже засыпая, неожиданно вспомнила, где и когда слышала имя старухи.

— Хильда!

— Да, моя госпожа, — отозвалась няня, появляясь из соседнего покоя.

— Ты не помнишь, как звали колдунью, к которой мы ходили за амулетом?

— За каким амулетом? — озадаченно переспросила Хильда.

— Какая ты забывчивая! — рассердилась девушка.

— Ах, за амулетом, — сообразила наконец нянька. — Где ж тут упомнить, — вздохнула она, — ведь прошло столько лет!

— А не Рэей ли её звали?

— Может, и Рэей... — задумчиво произнесла Хильда. — А ведь верно, — кивнула она головой, — её звали Рэей. Почему вы вдруг её вспомнили, моя госпожа?

— Потому, — привстала на постели принцесса, — что я только что с ней говорила!

— Этого не может быть, — улыбнулась Хильда. — Вам померещилось. Откуда ей тут взяться?

— Действительно, откуда?.. Пожалуй, ты права, — согласилась Гита. — Хорошо, ступай.

Хильда ушла к себе, а принцесса положила ладонь под щёку и закрыла глаза. «Странно устроен наш разум, — думала она. — Ни Сенека, ни Марк Аврелий[42]не могли рассеять мою печаль, а какая-то жалкая старуха сделала это в одно мгновение. Верно, её послала сама Пресвятая Дева... Но что она от меня ждёт? На что я должна решиться? На что?..»

Всю последующую неделю принцесса пребывала в глубокой задумчивости, она мучительно пыталась понять, что имела в виду старуха. Однако время шло, а понимание не приходило. Окончательно измаявшись, девушка взывала к Богородице и, глотая слёзы, просила подсказать, как ей поступить. Прошло ещё несколько тягостных дней, всё оставалось по-прежнему.

Однажды утром принцесса прохаживалась по открытой галерее замка. Чуть поодаль стоял Рагнар, озабоченно поглядывая на свою госпожу. Гита собралась было закончить прогулку, и тут её взгляд привлёк корабль, швартовавшийся в гавани.

— Откуда прибыл этот корабль? — равнодушно поинтересовалась она.

— Который, моя госпожа? — спросил телохранитель.

— Тот, у которого крест на парусе, — пояснила Гита.

— Наверно, привёз паломников.

— Из Константинополя?

— Может, оттуда. А может, из Святой Земли.

— Откуда?! — вздрогнула Гита.

— Из Святой Земли, — озадаченно повторил телохранитель.

Девушка побледнела и, не проронив ни слова, удалилась в свой покой. Затворившись там, она не выходила ни к обеду, ни к ужину. Всю ночь она провела в молитвах, а на следующее утро направилась в каморку, отведённую Соломону. Тот варил какую-то загадочную смесь, потирая при этом руки.

— Как продвигается работа, друг мой? — спросила девушка.

— Кажется, получается, Ваше Высочество, — ответил лекарь. — Я добавил чеснок, и дело сдвинулось.

— Что ж, я за тебя рада, — сказала Гита, присаживаясь к столу. Она задумчиво взглянула на Соломона.

Еврей за эти годы поседел как лунь. Он проводил всё своё время за книгами и экспериментами. Целью его изысканий был «эликсир жизни». Кроме того, он намеревался описать жизнь и смерть короля Гарольда.

— Скажи, Соломон, мы в силах изменить свою судьбу? — неожиданно спросила принцесса.

— Нет, моя госпожа, — ответил озадаченный лекарь. — Наша судьба предопределена свыше.

— А что же мы можем?

— Когда-то давно мы уже говорили об этом... с вашим отцом, — грустно вздохнул Соломон.

Губы девушки дрогнули. Взяв себя в руки, она негромко спросила:

— И к чему вы пришли?

— К тому, что мы можем принять судьбу, — чуть помедлив, ответил еврей.

— Принять? — Гита покачала головой. — Что это изменит?

— Многое, моя госпожа. Чем больше мы не принимаем её, тем больше она не принимает нас.

— И у нас всё не ладится? — уточнила девушка.

— Да, Ваше Высочество, — кивнул Соломон. — Ибо мы не живём, а боремся с жизнью.

— А на саму жизнь у нас не остаётся ни времени, ни сил, — задумчиво констатировала Гита.

— Не остаётся, моя принцесса, — согласился еврей.

Девушка пристально взглянула на него и, опустив голову, погрузилась в размышления.

— Ну хорошо, — вновь заговорила она, поднимая глаза. — Предположим, человек принял свою судьбу. Но она очень тяжела. Станет ли ему от этого легче?

— Конечно, Ваше Высочество, — убеждённо произнёс Соломон. — Он перестанет стенать, успокоится и поймёт, что ему надо что-то изменить в своей жизни. Ведь у судьбы несколько дорог.

— Значит, если нас преследуют несчастья и неудачи, если мы страдаем, то, стало быть, мы идём неверным путём? — быстро спросила Гита.

— Это так, моя госпожа, — кивнул Соломон.

— Но ведь ты говорил, что принять надо всё... Значит, надо принять и страдания.

— Надо, коль уж они свалились на нас, — подтвердил лекарь. — В жизни всякое бывает. Но при этом не следует превращать её в сплошную череду несчастий. Надобно двинуться дальше — по новому пути.

— А если человек не знает, где его путь? — с горечью произнесла принцесса.