Отрада - Виктория Богачева

52

После того, как попарились в бане, очистили и смыли с себя всю скверну, Верея пустила и Храбра, и Отраду в избу. Пропитав повязки в травяном настое, она принялась накладывать их кузнеце, плотно прижимая к телу. Тот резко втянул воздух носом и охнул, тут же оборвав себя.

— Жжет? Пущай, пущай жжет, — приговаривала знахарка, завязывая узел. — Не чаю, что поумнеешь, ну хоть так — и то хлеб.

Храбр молча, безропотно выслушивал ее укоризненные упреки — мало и редко кому он позволял подобное.

Закончив, Верея отправила его в клеть, наказав отдохнуть. К вечеру ему понадобятся все силы, которые есть.

Отраду же знахарка нашла на том поваленном бревне возле избы. Выслушав рассказ Храбра о том, как много весен назад ее отец постучался к ним в избу и принес с собой тяжелый мешок с диковинными самоцветами, она крепко задумалась. Многое нынче прояснилось. Неспроста вуй Избор захаживал к ним с матерью в избу, непроста сватал ее в жены для меньшого сына.

Видать, еще тогда поманили его волховские камушки. Крепко поманили, раз спустя столько весен никак не шли из головы. Врезался в разум их шелестящий, вкрадчивый шепот, и перестал вуй Избор быть самим собой. Завладела им алчность и жажда наживы, да такая лютая, что не пожалел Отраду, жизни был готов лишить, лишь бы до тех самоцветов добраться.

Еще Отрада припомнила, как минувшей весной Забава, внучка старосты, рассказывала на посиделках про самоцветы Мары-Морены. Страшной баснею показались ей слова о том, что однажды заплакала Богиня, и слезы ее, упав на землю, превратились в диковинные самоцветы. И что нашептывают камни страшные слова тому, кто волей али разумом слаб, кто недоброе замыслил. И что заради них творили люди ужасные вещи.

Тогда она не больно-то Забаве поверила. А нынче и сама увидела, что камни лишили вуя Избора разума и толкнули его на лихое дело.

Вздохнув, Отрада оправила поневу, смахнула с нее налипшие сухие палки и поднялась с бревна. От крыльца повернула направо и поскреблась тихонько в клеть, в которую Верея отправила Храбра почивать. Заглянув сквозь широкую щель, увидала, что кузнец не спал.

Заметив ее на пороге, он неловко поднялся со стога душистого сена, на котором лежал, и одарил невесту внимательным взглядом. Измяв в пальцах рубаху, Отрада решилась.

— Я ведаю, где те самоцветы, что вуй Избор искал. Самую малость он до них не добрался. Батюшка их под крыльцом закопал.

Она услышала шелест рубахи и сена, а, когда подняла взгляд, уперлась Храбру сразу в грудь. Отмахнувшись от налипших на спину веток, он мягко обхватил ее ладонями за плечи.

— Откуда ведаешь?

— Матушка сказала... перед тем, как умерла, — Отрада вздохнула. — Мол, сундук под крыльцом зарыт. Я тогда и не уразумела ничего! Какой сундук, откуда... а потом и вовсе позабыла, не до того было. А нынче, когда ты про батюшку рассказал, и что пришел он в общину с тяжелым мешком, я все разом и вспомнила. Вот что вуй Избор во дворе подле избы искал. Малости ему не хватило, говорю же.

По ее губам скользнула неуверенная улыбка.

— Пес с ними, — Храбр махнул рукой. — Пускай там и лежат.

— Но как же? — Отрада запрокинула голову, чтобы посмотреть ему в глаза. — Мы никому не скажем?

— Пошто? — он чуть помрачнел лицом. — Многие знания – многие печали, — кузнец хмыкнул и, подняв руку, погладил костяшками пальцев ее по щеке. — Потом решим, что с ними делать станем. Сперва Избора из твоей избы прогоним.

— Это как же?

— Суд поединком выиграю и потребую, — с непререкаемой уверенностью отозвался Храбр, и Отраде сызнова сделалось неуютно и зябко.

Легко было забыть о том, что предстояло им вечером, когда вот так стояли они друг напротив друга, и кузнец гладил, едва касаясь, ее по лицу, а у нее в груди все сжималось и трепетало. Поддавшись порыву, она потерлась щекой об его раскрытую ладонь и прикрыла глаза.

— Не тревожься, — Храбр качнул головой. — Я выиграю. За мной стоит Правда.

«А перед тобой — один из сыновей старосты. Сам-то он биться не будет», — тоскливо подумала Отрада про себя, но вслух говорить ничего не стала.

Она тихо охнула, когда Храбр вдруг сграбастал ее одной рукой в свои медвежьи объятия и крепко прижал себе, и вдохнул медовый запах ее волос, прикоснувшись губами к макушке.

— Ты только верь в меня. И ничего не страшись, — попросил сдавленным, сиплым голосом, и у Отрады внутри все затрепетало.

Она сама обняла его двумя руками за шею и подалась ближе, почти впечаталась в его сильную, широкую грудь и часто-часто закивала.

— Я верю, верю. Вестимо, верю, — зашептала она иступлено и осторожно, чтобы не потревожить лишний раз раны, прижалась щекой к плечу.

Сильная дрожь колотила Отраду, когда вечером вновь шли они на поляну, куда велел явиться воевода. Храбр держал ее за руку, крепко сжимая ладонь, и шагал медленнее обычного, подстраиваясь под нее. В ее косе нарядно поблескивали две ленты — знак того, что была она просватана.

Второй раз прийти на людской да воеводин суд было отчего-то сложнее. Взгляды всех сделались как будто острее и пристальнее. И все отчетливее Отрада слышала шепотки у себя за спиной. На них косились, указывали пальцами. Их обсуждали и в глаза, и за глаза. Она старалась не кукситься и не дергаться, когда слышала про себя и Храбра очередную кривду. Ее жених и взглядом никого из тех, кто шептался, не удостоил. Все шел да шел себе вперед, лишь крепче сжимая ее ладошку.

Воевода с двумя добрыми молодцами уже дожидался их. За ним — староста Зорян с семьей, одного лишь Годуна не хватало среди всей родни.

Сердце слегка кольнуло. Как бы до смерти не забили мальчишку, прознав, что именно он подсобил Храбру.

Неподалеку от старосты стоял и вуй Избор. Вокруг него — жена и сыновья, и невестка выглядывала у них из-за спин.

Почувствовав на себе жгучий взгляд тетки Купавы, Отрада, не выдержав, отвернулась. И наткнулась, наконец, на тех, кто во всем поддерживал кузнеца. Белояр да Услада, да дядька Третьяк с родней посмотривали на Храбра с неподдельной тревогой. В их полных заботы взглядах отогрелась немного и сама Отрада.

— Я пришел требовать суда, воевода, — сказал Храбр, когда