Отрада - Виктория Богачева

50.

К моменту, как они вышли из леса, небо на горизонте окрасилось в яркие рассветные цвета. Пот градом катился по вискам и спине Храбра, промочив рубаху насквозь. Он дышал тяжело, с хрипотцой и неприятными свистами.

Он поднял взгляд, любуясь раскинувшимся над ним небом: пушистые багряно-медвяные облака медленно плыли по нему, к самому горизонту, окрашенному в светло-желтые, что липовый мед, цвета.

Ветер приятно остужал разгоряченные тело, трогал выбившиеся из-под шнурка волосы.

Было хорошо.

Еще бы не кряхтел позади Избор. Да не вздрагивала бы Отрада от любого, даже самого малого шороха...

Яркое, теплое солнце подсвечивало ее медвяные волосы, заставляло прикрывать лицо от слишком длинных лучей.

Что-то кольнуло, поскреблось в груди у Храбра. Он глядел на девку с теплой усмешкой. Все дурное осталось позади. Совсем немного надо потерпеть. Вот поговорит нынче он со старостой, и все.

Один Твердята шагал, улыбаясь. Еще и гордился собой. Как же, ведь дядьку Избора камнем он зашиб!

В общине, когда их заметили, поднялся страшный переполох. Сразу начались и причитания, и вопросы, и крики, и суета. Послали мальчишек, чтобы разыскали тех, кто ушел в лес али далеко вдоль берега реки, чтоб передали, что нашлась пропажа. Заплаканная Стояна чуть не задушила Отраду в объятиях и, схватив за руку, сразу же увлекла за собой: умыться да переплести косу.

Но, поглядев на Храбра, она осталась на месте и никуда не пошла.

Немного погодя на него налетела заплаканная Услада. Одной рукой она пыталась обнять старшего брата, другой — прижимала к себе младшего.

Вид дядьки Избора с разбитым лицом да головой, связанного веревкой, с кровавыми разводами на рубахе породил еще больше вопросов. Впрочем, коли присмотреться к кузнецу, то становилось ясно, кто его так отходил.

Вестимо, кликнули старосту, и тот явился, да не один. К тому моменту жители общины, не сговариваясь, потянулись в одну сторону и в конце оказались на небольшой свободной лужайке, с вытоптанной травой. Здесь обычно творили суд, коли была нужда, здесь же созывалось вече, и отсюда начинали любое благое дело: праздник какой, жертвоприношение Богам.

Нынче людей было — не протолкнуться. И шум стоял ужасный.

Отрада вертела головой, озираясь. Она была здесь как-то и знала, что ближе к опушке леса должен стоять невысокий деревянный помост — только с него удавалось перекричать вече, коли оно собиралось.

Стояна все же умудрилась накинуть на нее теплый платок и сунула в руки кусок каравая, и Отрада, пока они медленно брели до опушки, сгрызла его до самой крошки. Она бы и с Храбром поделилась, да токмо он шел от нее чуть в сторонке да о чем-то вполголоса говорил с мужами.

Нынче же, когда вся толпа остановилась, и их поневоле вытолкнуло вперед, Храбр взял ее за руку, крепко обхватив ладонь своей — привычно шершавой, теплой. Позади них прямо на примятую траву рухнул дядька Избор. Отрада вздрогнула и обернулась, кузнец же не повел и бровью. Он смотрел прямо перед собой.

Оказалось — приехал воевода!

Сопровождаемый старостой и его семьей, он шагал к ним с двумя своими ближними дружинниками. Когда он подошел поближе, и толпа нестройно загудела, Отрада, наконец, смогла получше его рассмотреть. Статный, еще не старый мужчина с побитыми сединой, некогда черными волосами; на нем был плащ и рубаха почти такая же, как носил обычный люд. Воевода был без меча, его ножны были пусты — в знак добрых намерений. Староста Зорян за его спиной, напрочь, выглядел так, словно был готов убить кого-угодно.

— Здравы буди, — он улыбнулся и заговорил; и его голос пришелся Отраде по душе: звучный, густой, уверенный.

Она отвлеклась, когда увидела, что Храбр принялся медленно пробираться вперед, оберегая правую руку. Воевода говорил что-то еще, и ему отвечали, но она больше ничего не слышала и не замечала. Только мужчину, уходящего все дальше и дальше от ее глаз.

— А правду говорят, свет Добрынич, что ныне всякий суда твоего просить может? — громко, раскатисто спросил Храбр и шагнул вперед, выделяясь среди окружавших его людей.

— Правду, — коротко ответил воевода. В его голосе явственно слышалось недовольство и раздражение, и он отводил взгляд, не желая смотреть на мужчину. — Токмо запамятовал ты, что по весне суд над тобой я свершил.

— Так то давно было, воевода, — Храбр усмехнулся, обвел взглядом людей и безошибочно нашел Зоряна, кривившего лицо. — А теперь я вот что показать тебе чаю, — он стащил с себя рубаху, чтобы стали видны его раны, не скрытые повязками.

По толпе прошелся ропот: многие, если не все, слышали о неудавшейся ловите кузнеца, о том, как его порвал и едва не убил кабан. Но слухи — это одно, а видеть своими глазами — совсем иное. Даже спустя три седмицы его раны выглядели устрашающе, не до конца зажившие, покрытые грубой коркой, оставшейся от прижигания. Синяки, некогда черные, теперь расползались по телу уродливыми, желтеющими пятнами.

Среди женщин кто-то вскрикнул, и Отрада видела, что некоторые отворачивались, отводили глаза. Там и впрямь нечем было любоваться…

— А еще — вот это, — сказал Храбр, выждав немного. Он резко вскинул левую руку с зажатым в кулаке обломком стрелы, чтобы стало видно всем. — В плечо мне угодила, посреди ловиты, в нашем лесу. А после вепрь меня и подрал.

Люди заволновались, заговорили громче и сердитее. Чей-то злой, намеренный умысел едва не лишил Храбра жизни — то было понятно без лишних слов. В лесу во время ловиты неоткуда было взяться случайной стреле. Никто с умом не сунется на разъяренного, разгоряченного вепря лишь с луком, не станет лезть под руку другому охотнику. А знать — стрела была пущено намерено. Кто-то ведал место, куда гонят кабана, ведал время, ведал, где укрыться от чуткого нюха зверя и острого взгляда охотника.

— Не о том говоришь ты, кузнец, — воевода прищурился и чуть кивнул ему за спину. — Лучше обскажи, как этот достойный муж оказался в путах да к тебе привязан, словно шавка. Лицо у него в кровь разбито, равно как и голова.

Староста Зорян за его спиной лучился довольством.

У Отрады от обиды потемнело в глазах. Пока она лежала, чуть ли не заживо погребенная в земляной яме, воеводе нашептывали на ухо дурные, лживые слова! Вестимо, не токмо про кузнеца, но и про нее — дурную девку, которой никто не был указ.

А вуй Избор, едва не