Отрада - Виктория Богачева

— Клянись Ярило и жизнью. Чести твоей у меня веры нет, — с трудом вытолкнул из себя Храбр.

— Клянусь жизнью моих детей и внуков. Клянусь светлым Ярило, что никто не тронет и не будет умышлять против твоего рода, — с закаменевшим лицом произнес Зорян. — Не убивай его.

Храбр кивнул и стал подниматься, опираясь на рукоять молота. Ему было уже все равно, что скажет воевода, что велит делать со старостой и его сыном. Он показал, что Правда была за ним, и больше ничего не хотел.

Белояр успел подставить ему плечо, когда он уже было принялся валиться на бок, сраженный болью и усталостью. А потом в него со всего маха врезалась маленькая, плачущая и смеющаяся одновременно Отрада. Он даже не застонал, почувствовав ее горячие, крепкие объятья, и слезы, что обильно оросили потрепанную рубаху у него на груди.

— Ну что ты, что ты... поздно уже реветь, — Храбр улыбнулся сквозь боль и посмотрел вперед, поверх пушистой макушки Отрады.

К нему спешно шагала Услада, ведя за руки младших брата и сестру. А следом за ней — дядька Третьяк.

— Люблю, люблю... — он расслышал судорожное, сбивчивое бормотание Отрады, и его улыбка сделалась еще шире.

Верно, теперь он будет улыбаться много чаще.

54

— Еще меда! — порядком захмелевший дядька Третьяк вскинул вверх руку, переворачивая чашу, из которой не пролилось ни капли.

Жена с другого конца стола погрузила ему кулаком, а Твердята споро поднес ему кувшин, и густой, ароматный напиток полился через край.

Храбр сдержанно хмыкнул, пригубливая свой травяной отвар. Они праздновали нынче его победу, но он был единственным, кто не пил хмельного меда. Не с такими ранами.

Они собрались за длинным, широким столом в его избе. Белояр и Услада, дядька Третьяк с женой и сыновьями, знахарка Верея и Отрада, Вячко и Ратибор. Все, с кем он был дружен, и кто всегда стоял за него, даже в не самые простые времена.

Храбр пытался улыбаться, прислушиваясь к веселой беседе, но все больше кривился. Сразу после поединка знахарка зашила его рану на животе прокаленной над огнем иглой и смоченными в крепкой настойке нитками. На прочие порезы, ссадины и ушибы наложили мазь и плотно перевязали. Храбр тихо раздражался про себя: последние седмицы он только и делал, что менял повязки, терпел мазь и пил горькие травяные отвары. Будто он старик, а не кузнец, привычный ворочать тяжеленным молотом и проводить дни за непосильной многим работой.

Он чувствовал себя слабым, и слабость он не любил пуще всего на свете. И всячески презирал.

И лишь один вид взволнованной, но улыбающейся Отрады малость успокаивал бушующую в душе бурю.

Он все сделал, как должно.

— Вече теперь созывать будет! — сказал кто-то за длинным столом.

Храбр кивнул, чувствуя, как закипает внутри утихший было гнев. Упоминание старосты еще долго будет отзываться внутри яростными вспышками, еще долго он не сможет оставаться равнодушным и говорить так, словно это его не касается. Он не ведал, куда запропастился Зорян с семьей — они убрались раньше, чем кто-либо успел опомниться. Кмети им не воспротивилась, ведь Храбр не просил у воеводы наказания для старосты и его сына, не стал требовать с них виру. Он не убил Первана, хотя, видят Боги, чаял этого пуще всего на свете! Чтобы Зорян оказался на его месте, лишившись сына, точно так же как он лишился отца.

Месть застилала ему глаза долгое, долгое время, но под конец Храбр смог обуздать ее. Он знал, коли убьет Первана — мира в общине не будет. Староста и его род затаят лютое зло, и однажды оно непременно исторгнется.

Больше Храбр не хотел мести, он был полон ею, и мыслил, что отец был бы доволен тем, как все разрешилось.

— Видали, эдак его перекосило? — за вопросом Белояра грянул дружный смех. — Убег, токмо пятки сверкали.

— Сызнова старосту выбирать придется, — сказал дядька Третьяк, складывая ладони на дородном животе.

— И поскорее, — подхватил Белояр. — Пока этот все добро нажитое не растащил.

— Да куда его таскать, — мужчина равнодушно махнул рукой. — Из общины никуда не денется, а ныне нет у него ни воеводиной поддержки, ни нашей.

Храбр, слушая их вполуха, поправил начавший было сползать плащ. Под вечер его одолел озноб, и даже в избе было ему зябко.

В сущности, ему было мало дела, кого сделают старостой — не Зоряна, вот и славно. На сей раз они с ним не ошибутся.

Храбр поднялся, опираясь ладонями о стол. Слабое головокружение мешало, не давало собраться с мыслями. Он тут же почувствовал на себе внимательный взгляд Отрады.

«Как она испужалась нынче», — подумал он с мягкой усмешкой.

Она и правда была белой, что полотно, когда окончился их суд. У нее тряслись руки, и глаза были на мокром месте, и ничто в ней не напоминало девчонку, которая не побоялась заговорить с воеводой при всем честном народе.

Он не успел и шагу ступить, когда услышал шум и возню на крыльце. И тут же распахнулась дверь из сеней, и на пороге появился один из двух кметей. Ничуть не смущаясь повисшей в горнице тишины, он нашел взглядом Храбра и сказал.

— Воевода желает тебя видеть, кузнец.

Он мрачно кивнул и направился к дверям, уловив краем глаза какое-то движение сбоку. Желание воеводы не сулило ничего хорошего, но отказать ему он не мог. Лишь задумался, далеко ли придется идти, ведь не мог же после суда поединком остаться воевода в избе старосты.

В сенях жестокий приступ боли скрутил его едва ли не до судороги, но почти тотчас он почувствовал прикосновение через рубаху прикосновение прохладных ладоней.

— Тише, тише… — донесся до него ласковый голос.

Открыл глаза и увидел лицо Отрады с закушенной губой.

— Я с тобой пойду, — сказала она упрямо.

— Нет, в избе будь, — прохрипел Храбр кое-как, когда сызнова смог говорить.

— Нет, — она мотнула головой и даже взгляда не опустила. — Я тебя одного не оставлю…

— Ты меня слушаться должна, — хотел сказать грозно, а вышло едва ли не с тщательно скрываемым восхищением.

Щеки у Отрады все-таки покраснели, но она пересилила себя и сверкнула дерзкими, зелеными глазами.