Окаянная сила - Далия Трускиновская

Кабы стояла перед Аленой своя сестрица-бесица, такого заговора оказалось бы маловато, и получила бы ведунья громоносный ответ — мало бы не показалось. Старуха же была горда, злобна, да проста. Одной лишь злобой едва не погубила она родную внучку, а как напоролась на силу, что превозмогла ту злобу, так и зад поджала. Не поняв слов, ощутила она сильный толчок в грудь от незримой, но жесткой руки. И свет в глазах померк, и дыхание пресеклось, и в смертном ужасе кинулась старуха, растолкав сопровождающих своих, в дверь, и не выбежала — вывалилась на улицу, и рухнула на каменную мостовую с двух высоких ступенек.

— То-то… — вслед ей произнесла Алена.

Девкин отец, а старухин сын, побежал следом, склонился над длинным телом в разметавшейся одежде, что легло на камни лицом вниз, попробовал перевернуть — и почему-то не смог. Стоя на коленях, закричал он гневно, и на мгновение Алене сделалось страшно — а ну как выгонят ее сейчас?

Но девкина мать быстро подошла к ней, обняла левой рукой, к себе прижала — и поняла Алена, что не даст женщина в обиду ту, что спасла ее единственное дитятко.

Перебранка между супругами вышла короткой. Хозяин дома отослал красавицу-жену с дочками наверх, в покои. Позвали работников, те пришли сверху запыленные — мешки с мукой, что ли, ворочали? Старуху завернули в какой-то суконный покров, раздобыли носилки, унесли прочь, а сын ее следом поплелся.

Девкина мать, не выпуская Алены из объятия, принялась рассказывать хозяину, как дело было. Тот кивал, одобрительно улыбаясь. И стало Алене ясно, что она одержала победу. Здесь ей и заплатят, и приют дадут, и найдут человека, по-русски разумеющего.

А что старуха, со ступенек свалившись, убилась насмерть — так на то была Божья воля. Видать, исполнилась мера ее злодейства. Не Алена же, в самом деле, ее столкнула…

Выслушав полностью историю, как с бедной Катеринушки «бесовскую пасть» снимали, хозяин отвел полную, в бархатном рукаве, руку, под которой притулилась Алена, взял ее за плечико и внимательно в лицо посмотрел. Обратился с вопросом.

— Не разумею, — отвечала Алена.

Тогда хозяин кликнул кого-то из работников, приказал — и работник, мотнув головой, как бы клюнув носом собственную грудь, кинулся исполнять приказание. Алена поморщилась — так ли боярам кланяются?

Но тут и за нее взялись — повели в горницу второго жилья, усадили за господский стол, служанка принесла подарок — накидку теплую на плечи и голову, как здесь носили, и сама обрядила Алену, показала, как шнурки спереди завязывают. Накидка была кстати — время наступило осеннее.

Девкина мать хлопотала вокруг Алены не то что с восторгом — с упоением, всё время склонялась над ней, что-то ласково спрашивала. И торжество неслыханное было на немолодом лице, сродни тому торжеству, что испытывала Алена, одолев порчу или совладав с братьями-ветрами.

Оно и понятно, думала Алена, столько лет прожить, смертному своему врагу в пояс кланяясь да над дочкой неудачной слезы проливая…

А тут и гость пожаловал. Хозяин ввел в горницу человека в длинном темном одеянии, средних лет, как и все тут — бритого, с приятным лицом, с тонкой, краешками губ, улыбкой. Тот поклонился Алене с достоинством и сел рядом. Впервые Алена видела, чтобы мужик прилюдно рядом с бабой садился, не с женой, а вовсе с незнакомой бабой. Однако исхитрилась подвинуться вместе со стульцем.

Собеседник взялся за дело сразу.

Потыкал себя пальцем в грудь:

— Херр Глюк!

Не видя в глазах Алены понимания, устремил палец в столешницу:

— Дер тиш!

Постучал себя по лбу:

— Ди копф!

Тут до Алены дошло, что он называет вещи на немецком наречии и ждет от нее, чтобы она их назвала по-русски.

Она положила крошечную ручку на стол и назвала его столом, затем похоже постучала себя по лбу и назвала голову головой. Немец повторил озадаченно.

— Херр Глюк, — снова заявил он, указав на себя и отчетливо разделив слова. Одно, видно, было именем, второе — прозваньем.

— Алена я, — отвечала Алена и постучала кулачком себе в грудь для пущей вразумительности. Вдруг ей вспомнилось, что по-церковному, в святцах, имя звучит чуть иначе, и она поправилась: — Е-ле-на!

— Хелене! — воскликнул херр Глюк. Переглянулись хозяин дома и девкина мать, перешепнулись служанки.

— Фрау Хелене! — повторил он, показывая на Алену. — Фрау Магда!

И ткнул пальцем в девкину мать.

— Херр Данненштерн! — это оказался хозяин дома.

— Фрау Лотте! — Перст устремился к служанке, которая низко присела.

— Фрау Магда… — глядя в глаза девкиной матери, неуверенно произнесла Алена. И та закивала радостно.

Затем немец херр Глюк перечислил какие-то вовсе неизвестные слова, после каждого внимательно в Алену вглядываясь. И завершил словом, которое насилу она опознала.

— Москау?

— Москва! — воскликнула Алена.

И умное лицо немца изобразило столь великое недоумение, как если бы Алена не из Москвы в Ригу прибыла, а по меньшей мере свалилась с Луны.

Херр Глюк, херр Данненштерн и фрау Магда снова принялись совещаться, и снова в оживленной беседе проблеском молнийным мелькнуло загадочное и притягательное:

— …мастер Даниэль Ребус!..

И тревога кошачьим коготком тронула сердце…

* * *

Херр Глюк, которого и звали-то не по-христиански — Эрнестом, живо сообразил, откуда взялась Алена, и растолковал это херру Данненштерну, в чьем роскошном доме гостили барон фон Рекк с супругой, фрау Магдой, и единственной дочерью, фрейлен Катрине (она-то гостила тайно, на люди ее не пускали, и правильно делали). Собственно, приехали они из своего поместья в Шведских Инфлянтах ради того, чтобы поискать для дочери врача, и остановились в купеческом доме, поскольку были связаны с хозяином свойством — кто-то из баронов, поиздержавшись, взял в жены купеческую дочь. И не было в том браке ничего зазорного — богатейшие рижские купцы Рейтерны и Данненштерны самому шведскому королю, случалось, в долг давали.

Алена удивительно удачно вошла в дом Данненштерна. Купец не жалел денег на заморские диковины, а тут живая диковина сама пожаловала, да еще и неслыханное дело сотворила.

Таким образом она оказалась как бы под высоким покровительством купца и его приветливой жены.

Херр Глюк с дочками и юной воспитанницей был в городе проездом, а служил пастором не так чтоб далеко, но и не близко — в тех же Шведских Инфлянтах, в городке Мариенбурге. Приезжая в Ригу, бывал он принят в лучших домах, поскольку считался человеком ученым и знающим языки.

Потому ему и было нетрудно отыскать для Алены учителя, который взялся вбить в ее голову немецкое наречие. Сделал же он это по просьбе Магды фон Рекк и Данненштерна, которым страсть как хотелось узнать, за каким бесом приплелась в Ригу колдунья из самой Московии. Они же и оплатили уроки.