Рождение бабушки. Когда дочка становится мамой - Анат Гарари

– Понимаете, между нами всегда существовало что-то вроде телепатии; я понимаю ее без слов. Или вот еще история. Как-то, когда она была еще маленькой, я была чем-то занята на работе и вдруг почувствовала сильный укол в ногу – что-то очень странное, я даже вскрикнула. Через несколько минут мне позвонили из школы и сообщили, что она упала и поранилась, и ее надо везти в больницу; ей, бедненькой, даже швы накладывали. И вдруг до меня дошло, что я почувствовала боль в ту самую минуту и в том же самом месте! Именно это я и имею в виду, когда говорю, что между нами существует больше, чем обычная связь. Даже с моим сыном, с которым мы тоже очень близки, ничего подобного не происходит.

Това громко вздыхает.

– Но меня интересует, хочет ли дочка Мики… – она останавливается и обращается к Мики, – я понимаю, что если я спрошу вас, хочет ли ваша дочка, чтобы вы приходили каждый день, вы, конечно, ответите, что телепатия вам подсказывает, что, да, она хочет. Но меня интересует, думает ли она сама, что между вами существует такая на редкость тесная, ну просто необыкновенная связь! Что по этому поводу говорит вам ваша телепатия?

Мики не успевает ответить – Нири поднимает руку, прося слова.

– А я бы хотела спросить у вас, – поворачивается она к Тове, – чем вас не устраивает рассказ Мики? В вашем голосе слышится ирония, возможно, вы даже сердитесь.

– Что меня не устраивает? – Това опять вздыхает. – Не знаю! Наверное, я просто к ней «цепляюсь». Я не хотела вас обидеть, Мики, честное слово!

– Да ладно, – качает головой Мики, – я даже и не думала обижаться; вы говорите то, что думаете, для этого мы здесь и собираемся.

Коротко улыбнувшись, Това обращается к Нири:

– Скорее всего, причина в том, что я сама не смогла бы с такой уверенностью охарактеризовать мою связь с Ширли; и кроме того, эта связь будет совершенно непохожей на ту, о которой рассказывает Мики. Мне кажется, я хорошо понимаю моих детей – всех троих – но Ширли считает, что я ее абсолютно не понимаю.

Она останавливается, чтобы перевести дух, и продолжает:

– Я считаю, что люблю ее безгранично такой, какая она есть; Ширли же считает, что я постоянно от нее что-то требую и ставлю условия. Я знаю, что обе мои дочки и сын – для меня они неразделимы – это самое главное, что есть у меня в жизни. Они дают мне силы на все остальное, и для меня нет в жизни никого и ничего важнее их. Так было всегда, с тех пор как они были совсем маленькими. Они – катализатор, моя движущая сила, но Ширли не видит всего этого или, вернее, видит все иначе и подчеркивает это при каждом удобном случае.

Това опять останавливается, поправляет все еще лежащий на коленях жакет и, поменяв положение ног, добавляет:

– Я чувствую между нами такую глубокую связь, что иногда мне кажется, будто мы все еще соединены пуповиной, но Ширли, сколько я помню, с самого раннего возраста «отвоевывала право на независимость». Иногда она исчезает на несколько дней, пока ей не становится невмоготу; тогда она звонит, и я говорю: «Что происходит, ты должна мне все рассказать?!» Она, собственно, только этого и ждет. Но позже, если я, не дай бог, использую это для какого-либо совета или вспомню и задам по этому поводу какой-нибудь вопрос, она может резко оборвать; будет сердиться на меня и на себя, зачем вообще ей нужно было мне это рассказывать, и закончит своей постоянной фразой: «Ты никогда меня не понимаешь!»; и на этом – все. А в действительности – я это знаю – она всегда бежит ко мне. Может, сначала ее муж – он ее настоящий, самый близкий друг – а потом я. Я это точно знаю. Я не знаю точно, какие у нее отношения с подругами, но то, что после ее мужа иду я, это несомненно. С моей мамой у меня в корне другие отношения; она никогда не была тем человеком, с которым я могла поделиться. Так вот, когда я слушаю Мики, рассказывающую о своей дочке, я говорю себе, что и я понимаю Ширли без слов, но она сама при первой же возможности постарается доказать мне обратное. Что нас точно объединяет в этом вопросе, можно выразить одним предложением: «Я не желаю, чтобы моя мама слишком вмешивалась в мою жизнь». Поэтому я веду себя осторожно. Моя мама влезала абсолютно во все. Я пытаюсь учиться на ее ошибках и держаться подальше, но и здесь меня поджидает ловушка: если я не буду вмешиваться, вначале все будет хорошо, но в один прекрасный день Ширли предъявит мне претензии, что она меня не волнует и я не уделяю ей нужного внимания. Когда я молчу и не вмешиваюсь, я делаю это из уважения к их личной жизни, а она периодически обвиняет меня, что я недостаточно ей даю, что я слишком холодная. Но это же совершенно не так! Я как раз считаю себя человеком эмоциональным, но из уважения к ней совершенно осознанно пришла к решению быть сдержанной в своих чувствах и их проявлениях; а вот она почему-то воспринимает это иначе.

Това переводит взгляд на Рут.

– По-моему, вопрос состоит в том, как можно уделять внимание, но при этом соблюдать дистанцию; как сохранить близость, оставаясь в стороне – не вмешиваясь и не смешиваясь.

В ее голосе слышно волнение.

– Я чувствую себя канатоходцем над пропастью, и мне не всегда удается… очень редко удается… Между нами нет никаких точек соприкосновения… Я вам уже рассказывала, как сразу после родов моя мама пришла ко мне с белым передником и полотенцами помогать и учить меня ухаживать за ребенком и как я ее выставила. Она очень обиделась и не появлялась целых две недели. Вы понимаете? Вместо того, чтобы подумать обо мне и спросить, что мне нужно, она думала о себе и носилась со своей обидой. У нас были очень сложные отношения. Моя мама – человек на редкость властолюбивый, я бы даже сказала – деспотичный; годами она сидела у меня здесь, – Това постукивает ребром ладони по шее ниже затылка. – Я уверена, что моя дочка говорит то же самое про меня, жалуется на мой тяжелый характер, но я с ней не согласна. Я совершенно не похожа на мою маму. Ширли, наверное, будет говорить, что ее мама не то что не вмешивалась, что она даже не интересовалась и не желала помогать – короче, перевернет все наоборот, совсем не так, как я себе это представляла.

– Судя по вашему рассказу, – обращается к ней Нири, – особенно по словам, что между вами нет никаких точек соприкосновения, и по тону, которым вы это произнесли, вы уже ни на что не надеетесь.

Това только тяжело вздыхает. Сочувственно улыбаясь, Нири продолжает:

– Есть еще одна интересная деталь, на которую я обратила внимание в вашем рассказе: не только вы, но и Ширли, – вы обе – сами себе противоречите. Вот посмотрите: точно так же, как вы мечтаете сблизиться с Ширли, а сами отдаляетесь, так и она, нуждаясь в вас, ищет способы от вас же и отгородиться. Между прочим, то же самое вы рассказывали и о ее родах: сначала Ширли сказала вам, что не хочет, чтобы вы были в больнице, когда она будет рожать, а затем сама же вас и вызвала.

– Да, я действительно была с ней в больнице, – коротко усмехается Това, – но знаете, к какому выводу я пришла? Она позвала меня только потому, что там оказалась Галь, и ей стало неудобно, как это так, ее сестра с ней, а мама – нет. Я вовсе не уверена, что она так уж хотела меня видеть. И вообще почему там была Галь? Может, она уже заранее просила ее – но не меня – прийти? Она просто боялась меня обидеть, я это знаю; этому она научилась у меня – стараться не обижать близких тебе людей.