Рождение бабушки. Когда дочка становится мамой - Анат Гарари

– Знаете, Орна, – с сочувствием глядя на нее, вступает в разговор Маргалит, – я обратила внимание, как вы менялись прямо у нас на глазах. Вначале вы говорили, что сомневаетесь, но уже во время разговора было видно, как в вас созревает уверенность; и к концу мне было абсолютно ясно, что вы пришли к определенному заключению, от которого уже не отступитесь. Жертва исчезала у нас на глазах!

Орна пожимает плечами.

– Слова должны подтверждаться действиями, а это у меня пока еще не получается.

– Если кто-нибудь спросит меня, почему я прихожу на наши встречи, – улыбаясь в ответ, продолжает Маргалит, – то одной из причин я назову то, что здесь, в группе, не только не стесняются говорить обо всем, что мешает, – сюда приходят, чтобы говорить! Знаете, как мне это помогает!

Нири поворачивается в сторону взволнованной от неожиданно вырвавшегося признания Маргалит.

– Вы, наверное, имеете в виду тайну, которой вы поделились, пытаясь описать, что чувствует приемная мать в данной ситуации. Может и правда расскажете нам, чем это вам помогло? Что вы ощущаете теперь?

Маргалит морщит лоб, улыбка постепенно исчезает.

– Если подумать, – после короткой паузы серьезно начинает она, – то и у меня ничего не изменилось, хотя… может, что-то «сдвинулось»… как бы это объяснить?

Она опять задумывается.

– Мне кажется, что после того, как говорят в открытую о том, что мешает, или, еще точнее, угнетает, когда признаются в этом, есть ощущение… у меня появилось чувство облегчения. Даже если ситуация не изменилась, мне просто легче с этим смириться. В принципе что-то изменилось, да, – думаю, я чуть-чуть успокоилась.

Маргалит снова улыбается.

– Кроме того, в последние дни я много говорю на эту тему с мужем и мне очень жаль, что я потеряла так много времени, варясь в собственном соку. И он, между прочим, сказал мне кое-что очень важное: он сказал, что я охочусь только за отрицательным, а положительное ускользает от меня. А ведь это действительно так! С тех пор, как он это сказал, я просто силой прогоняю любые плохие мысли и ищу во всем только положительные стороны. Потрясающе, насколько это помогает мне успокоиться! Мне действительно стало намного легче.

– Я говорю вам, во всем и всегда можно найти что-то положительное, – прерывает ее Мики, – у меня есть подруги, которые специально приходят ко мне, когда у них плохое настроение, чтобы убедиться с моей подачи, что даже у черного цвета есть разные оттенки. Невозможно все видеть только в черном свете!

– Вы правы, – поддерживает ее Орна, но при этом смотрит на Маргалит, – мне кажется, это хороший метод. Я бы тоже хотела найти что-то, что мне поможет…

И добавляет:

– Я не могу сказать, что нашла золотую середину; по-моему, я к ней даже не приближаюсь! Это совсем непросто, но я не снимаю с себя ответственности – нет, нет! Мне очень важно, чтобы в конце концов все наладилось: ведь речь идет о моей дочке и внучке! По-моему, Яэль постепенно приходит в себя; пару дней назад она сама предложила часть курсов перенести на следующий семестр; таким образом, у нее останется больше времени быть с ребенком. А это значит, что и она привязывается к малышке и хочет быть с ней, – она и правда такая сладкая!

– Как ее зовут? – интересуется Анна, отгоняя рукой назойливую муху.

Орна расплывается в счастливой улыбке.

– Ее зовут Шира, она чудный ребенок! Каждый день я открываю в ней что-то новое!

– Надо же! – смеется Това. – Именно это имя выбрала моя дочка, прежде чем оказалось, что у нее сын.

– Расскажите нам о своем внуке, какой он? – оживленно предлагает ей Клодин.

Това коротко усмехается.

– О моем внуке? Я еще никак не привыкну, что этот ребенок – мой внук. Даже сами слова «мой внук» я произношу с трудом. Какой он? Все, что я могу сказать, зовут его Томэр, и он сладкий, спокойный, смышленый, – она вздыхает. – Меня же волнует совсем другое, и это касается того, о чем мы говорили на прошлой неделе. Я вдруг обратила внимание, что в свое свободное время совсем не стараюсь побольше побыть с ним и с Ширли. Я спрашиваю, почему у меня в отличие от многих нет этой потребности?

Това снимает светло-бежевый, почти кремовый, льняной жакет и аккуратно складывает его на коленях.

– Это точно не из-за того, что я не желаю жертвовать своими интересами, так как я говорю не об утренних часах, когда я работаю, а о моем свободном времени ближе к вечеру или в выходные. Изначально нам обеим было ясно, что я не собираюсь менять свой образ жизни ради нее. Ширли привыкла к тому, что ее мама – человек занятый, что, кроме семьи и домашнего хозяйства, у меня есть работа и друзья; я люблю театр, концерты.

– Так что же вас удерживает? – с любопытством смотрит на нее Орна.

– Удерживает? – переспрашивает Това и продолжает, будто размышляет вслух: – Не знаю, удерживает ли… возможно… Послушайте, как я рассуждаю.

Ее руки машинально поглаживают лежащий на коленях жакет.

– Приходить туда часто, это значит…

Она кладет ногу на ногу.

– Это значит, что между мной и внуком установятся определенные взаимоотношения. Развитие отношений, – Това начинает говорить все быстрее и быстрее, – подразумевает сближение, а для меня сближение означает зависимость. Так я это вижу. А я не хочу быть от кого-то зависимой – неважно от кого. Я знаю себя – я очень быстро привязываюсь, я бы даже сказала, прикипаю. Из страха оказаться привязанной я всегда предпочитаю оставаться на некотором расстоянии.

Това замолкает, но только чтобы поправить сползающий с колена жакет.

– Мне уже давно ясно, – сцепив руки на колене, продолжает Това, – что я не живу с мужем в том же доме и даже в той же стране только потому, что мне слишком тяжело находиться с кем бы то ни было в непрерывной близости. Я не могу сказать, что жить в разных странах – это идеальное решение, возможно, это просто способ увильнуть от основной проблемы, но пока что это действует. Дети, скажем прямо, от этого не в восторге, но они понимают, что и предыдущая ситуация была не особенно удачной. Моя мама очень сердится, но я уже давно перестала жить сообразно ее понятиям, о чем, честно говоря, абсолютно не жалею.

Она смеется. Ее взгляд останавливается на Рут, которая смотрит на нее с большим интересом.

– Мама сердится, но при этом, естественно, не понимает одной очень важной детали, которая для меня ясна уже давно, – все это связано с тем, что я видела в доме, в котором выросла. Мои родители никогда не были слишком близки друг к другу или ко мне, я бы даже сказала, что они избегали такого рода близости. Я не знаю, чем это объяснить: холодным сдержанным характером, свойственным людям, воспитывавшимся в довоенной Германии, или жизнью, которая сделала нас, несчастных, такими. Я ведь вам уже рассказывала, что у меня была старшая сестра, которая умерла в восемь лет от воспаления легких. Это сломало моих родителей – особенно папу – и сделало их еще более жесткими. Так что, скорее всего, там – дома – я впитала страх близости: мне всегда внушали, что слишком тесная связь опасна; что в конце концов она разрушает, делает больно. Когда ты привязана к кому-то, но ваша связь кончается, или он тебя ранит, ты можешь не выдержать, сломаться, а это может перевернуть всю твою жизнь. Именно о такой зависимости я говорю и ее боюсь. Наверное, существует другая близость, но мне она незнакома. Я бы не хотела посвятить себя детям или перестроить свою жизнь, чтобы встречаться с ними как можно больше, а потом вдруг они переедут или уедут за границу. Такое часто случается с мамами и бабушками, которые отдают себя внукам, а в результате оказываются брошенными и одинокими. Еще я не хочу, чтобы со мной случилось то, что случилось с моей мамой. Когда я родила, она пришла ко мне и тут же надела передник, который принесла с собой, – так по ее понятиям должна была вести себя мать, – но я сказала ей: «Уходи и возвращайся как гостья».