Офицеры власти. Парижский Парламент в первой трети XV века - Сусанна Карленовна Цатурова

либо переводились в больницу в Ситэ (Hotel-Dieu). Бедность могла подвигнуть Парламент заменить наказание в виде штрафа на временное тюремное заключение «на хлебе и воде» (25 мая 1423 г.). Именно бедность торговок-старьевщиц, сгоняемых с привычного места чиновниками Шатле, повлияла на решение Парламента в их пользу, «видя бедность и нужды народа и из-за бедствий военного времени» (30 августа 1430 г.).

Стремление утвердить в обществе образ милосердного суда нашло яркое воплощение и в таких акциях Парламента, как передача части штрафов на содержание «бедных людей» в богадельне Парижа (6 марта 1421 г. 10 июня 1433 г.) или изъятие хлеба у булочников, занижающих вес изделий, с последующей раздачей изъятого хлеба «беднякам и в больницы» (31 мая 1421 г.). Наконец, очень яркий эпизод из жизни Парижа накануне вступления войск Карла VII весьма характерен для этой политики: Парламент назначает специально человека «собирать милостыню для бедных заключенных в Консьержери и раздавать им собранное» (16 января 1436 г.)[386].

Утверждаемый в обществе образ милосердного суда использовался парламентариями как эффективный инструмент расширения компетенции института, особенно за счет юрисдикции церкви. Так, «друзья и родственники» некоего самоубийцы обратились в Парламент с просьбой разрешить похоронить его тело в освященной земле, принимая во внимание, что он был «человеком доброй жизни и кротких речей», а факт самоубийства остался недоказанным, поскольку он был найден «повешенным в своем доме и не знаем, отчего последовала его смерть», а главное — потому что они «являются бедными людьми». Как известно, имущество самоубийцы конфисковывалось в пользу церкви как наказание за грех, на чем настаивал епископ Парижа, требуя дело себе как подлежащее его юрисдикции, духовной и бенефициальной. Однако Парламент посчитал дело относящимся к своей юрисдикции, поскольку «епископу не принадлежит знание дел ни о похищении (rapt), ни об убийствах (murtres)», так что претензии епископа Парижа посягают на «права короля» (27 февраля 1431 г.). Вряд ли позицию Парламента существенно затронуло предложение друзей покойного передать в капеллу Парламента 20 солидов; достаточным стимулом могла служить возможность отобрать дело у церкви.

Однако не стоит сбрасывать со счетов и материальную подоплеку «милосердного суда»: ведь в случае передачи дела в ведение Парламента его чиновники получали и часть имущества в виде «доли короля» или уплаты судебных издержек. Так, парламентарии решили перевести из тюрьмы заключенного Колена Вержюса по иску Парижского университета, поскольку врачи нашли его «очень слабым и тронутым меланхолией», «в хорошее и строго охраняемое помещение, с достаточным теплом, и (чтобы ему) дали бы хорошего мяса, иначе он под угрозой смерти» (5 ноября 1409 г.). А буквально через несколько дней становится ясно, что это «милосердие» Парламента хорошо оплачено: брат Вержюса уплатил за услугу 500 франков (9 ноября 1409 г.)[387].

Вполне отчетливо материальная заинтересованность парламентских чиновников проглядывает в долгом споре с епископом Парижа Пьером д'Оржемоном за имущество королевского нотариуса мэтра Жана Жиле. Дело заключалось в том, что этот королевский чиновник и человек церкви покончил жизнь самоубийством, и Парламент встал на защиту своего чиновника, опираясь все на тот же образ милосердного суда. Друзья и душеприказчики покойного нашли любопытную аргументацию для просьбы похоронить самоубийцу в освященной земле: поскольку Жиле страдал «печалью и помутнением рассудка, и в пылу его перерезал себе горло», то «разумно было бы» не наказывать его строго, поскольку он «достаточно наказан своей болезнью»[388]. Парламент издает запрет отдавать дело епископу Парижа и защищает корпоративные интересы весьма искусно: помимо намека на недопустимость двойного наказания («Господь не наказывает дважды») в ход идет составленное покойным завещание, переданное для исполнения в Парламент, где он якобы «смиренно отблагодарил Бога и в этом состоянии закончил дни»[389]. Епископ Парижа вполне резонно настаивал, что по всем законам дело относится к его юрисдикции, в особенности же потому, что Жиле был «клириком, священником и каноником», чье самоубийство особенно преступно. В речи Пьера д'Оржемона обращает на себя внимание важная деталь-оговорка: он борется не за имущество покойного, а за юрисдикцию церкви, из чего ясно, что другая сторона больше думает об этом добре. И Парламент вопреки всем законам разрешает похоронить Ж. Жиле в освященной земле (31 мая 1409 г.). Вскоре решился и вопрос с имуществом покойного: П. Сола, прокурор епископа Парижа, согласился, чтобы все движимое имущество Жиле «было продано Н. де Баю, гражданскому секретарю», а деньги от этой продажи «отданы в руки короля» (10 июля 1409 г.). Хотя в решениях все время делалась оговорка «пока иначе не будет решено» и отмечалось, что все сделано без ущерба сторон, Парламент больше не выпустил дела из рук: еще через месяц в формулировках уже не упоминается факт самоубийства, а говорится, что нотариус короля «болел горячкой от скорби, отчего и умер». Такому обороту дела способствовала и смерть П. д'Оржемона; чиновники Парламента Анри де Марль и Жан де Рюильи успели сообщить тому перед смертью, что дело Жиле окончательно передано в руки Парламента (a la discretion du Court) (3 августа 1409 г.). Брату епископа Парижа, Никола д'Оржемону, не оставалось ничего, кроме как подчиниться этому решению (5, 7 августа 1409 г.). Так образ милосердного суда стимулировал обращения в Парламент тех, кто искал лазейки в законе.

Представления парламентских чиновников о предназначении суда в обществе нашли выражение и в образе наказания как примера, наставляющего общество, наказания не столько жестокого, сколько показательного, что гарантировало бы от повторения проступка в будущем (16 марта 1418 г.). Так, сурово наказывая Карла Савойского за нападение на процессию Парижского университета, король просит Парламент найти адекватное наказание для всех соучастников, «о котором осталась бы память и пример повсюду» (27 июля, 23 августа 1404 г.). Таким показательным наказанием являлось и торжественное уничтожение подстрекательских для общества и опасных писаний. Например, на торжественном заседании «ложа суда» секретарю Н. де Баю был вручен текст Кабошьенского ордонанса, объявленного после подавления восстания посягательством на права короля, и тот его разорвал (5 сентября 1413 г.); или уничтожение множества копий речи Жана Пти в защиту убийства герцога Орлеанского; равно как уничтожение в Парламенте и публичное сожжение в Париже и других городах писем герцога Бургундского, где арманьяки объявлялись «дурными, мятежными, скандальными и посягателями на королевское величество» (21 июля 1417 г.). Суд не столько сурово наказывает, сколько наставляет общество — так парламентские чиновники представляют общественную роль верховной судебной палаты, цель которой — мир и правопорядок[390]. Одним из любопытных, но малоизвестных способов «наставления» была такая применявшаяся Парламентом форма «уговаривания», как направление в дом «уговариваемого» едоков, которые должны были столоваться там, пока жертва не согласится с решением Парламента. Например, узнав о том, что