Ирландское сердце - Мэри Пэт Келли

Мужчина опустил глаза. И ничего не ответил.

– Может быть, вам нехорошо? – не отставала Молли. – Джентльмены обычно встают, когда к ним обращается дама.

Замечательно! Она разозлила его. И это был худший из всех способов общения с копами.

– Возможно, он не понимает по-английски, – высказала предположение мадемуазель Бартон и заговорила с ним на французском.

Наш «регбист» по-прежнему не отвечал, но все же неохотно поднялся на ноги.

– Вы остановились в этом отеле? Знаете, ведь его постоянным посетителем был Луи Наполеон, – заметила Молли.

Теперь в разговор снова вступила Алиса Стопфорд Грин:

– Кстати, они были приятелями с дедом моего мужа. Тот звал его Луи Нап. В то время император жил в Англии и бывал тут наездами. Это было немного стеснительно, потому что королева Мария Амелия, жена Луи Филиппа, которого император сверг с престола, порой навещала бабушку моего мужа. И всегда очень переживала, что эти двое могут встретиться!

Они втроем дружно засмеялись. Смеялись тихо и неискренне, но я с готовностью присоединилась к ним. Мы, конечно, переигрывали, но парня удалось привести в замешательство. Думаю, он хотел уйти.

– Что ж, приятно было с вами поболтать, – подытожила Молли. – Мы как раз идем выпить аперитив в «Кафе де ля Пэ» напротив, и я подумала, может быть, вы к нам присоединитесь?

Я сделала широкий жест рукой, словно матадор, машущий красным плащом перед носом быка. «Регбист» сорвался с места.

Вот теперь мы засмеялись по-настоящему.

– Давайте не будем брать аперитив, – предложила Молли, когда мы просматривали меню в «Кафе де ля Пэ». – Закажем лучше по знаменитому pêche Melba[120].

Так мы и сделали.

– Все-таки мы молодцы, девочки, – сказала я, набирая в ложечку классическое сочетание персика, мороженого и малиновой заправки.

– Мод советовала мне всегда сталкиваться с соглядатаями нос к носу, – пояснила Молли. – Один из них пошел за ней в магазин «Браун Томас» в Дублине. Мод завела этого незадачливого парня в отдел корсетов, а потом пожаловалась администратору, что этот неприятный тип, явный извращенец, пристает к ней. Они вышвырнули его на улицу, а ведь это был детектив Специального отдела.

«Действенно», – отметила про себя я. Возможно, революции действительно нужны знатные женщины.

На следующий день я возвратилась в студию. Было очень досадно, что я не могу поведать мадам Симон о наших похождениях с «месье регбистом». Но еще больше я сожалела о том, что приходится врать своей бухгалтерской книжке в красной кожаной обложке.

– И они дали вам всего двадцать пять франков? – возмутилась мадам Симон. – Ужасно. Я дам вам часть из тех двухсот франков, которые они заплатили мне.

Я заверила ее, что всем довольна.

– Ведь они мои ирландские соотечественницы, – объяснила я и, открыв свою красную книжку, сделала соответствующую запись.

Мадам Симон покачала головой.

– Нет, вы не такая, как они, – сказала она.

Вероятно, она собиралась объяснить, почему я не такая. Но в этот миг появилась Жоржетта.

– Клиентка, мадам, – сказала она. – Без предварительной договоренности.

Это было странно. Мадам не привлекала случайных покупательниц. И все же она приказала Жоржетте провести женщину сюда. Гостья не была похожа на наших обычных посетительниц. Ей было около сорока, и одета она была довольно броско.

– Это мадам Ла Саль, – сказала Жоржетта и встала за спиной у женщины вместо того, чтобы уйти, как она всегда это делала.

Мадам Ла Саль сказала, что хочет новое платье, и мадам Симон сразу спросила, понимает ли она, сколько будет стоить ее изделие.

Женщина кивнула и, вынув из кармана пачку франков, положила ее на стол.

Мадам отослала Жоржетту за мерной лентой, а клиентка обернулась ко мне.

– Откуда вы приехали? – поинтересовалась она по-английски и, похоже, была очень удивлена, когда я ответила, что из Чикаго, из Америки.

– Ne pas Irlande?[121] – спросила она у мадам, а затем разразилась долгой речью на французском.

– Она говорит, что меня рекомендовали ей какие-то ее знакомые из Ирландии, – перевела для меня мадам Симон. – Ваши друзья. Она спрашивает, в Париже ли они еще и вернутся ли сюда, а еще она хочет, чтобы вы сводили ее на экскурсию по городу.

Женщина слушала ее очень внимательно – возможно, она понимала по-английски лучше, чем говорила. Как я по-французски.

– Те ирландские женщины? – переспросила я у мадам Симон на английском. – Вот тебе на! Да я и не знаю их толком. Их свел со мной консьерж из отеля «Ритц». Но я, разумеется, с радостью свожу мадам Ла Саль на экскурсию. Начнем мы с Эйфелевой башни. Там я сфотографирую ее, а потом мы…

– Фотограф? – Женщина выхватила знакомое слово, повторила его, а затем что-то быстро сказала мадам Симон, сопровождая это активной жестикуляцией.

– Эта дама не хочет, чтобы ее фотографировали, – перевела мадам Симон.

Я повернулась к женщине и, тщательно подбирая французские слова, сообщила ей, что могу даже поместить ее снимок в газету. Вот будет сюрприз для ее друзей! Кстати, для подписи под фото, как звучит ее полное имя? Мадам Ла Саль – а дальше?

Дама была в панике. Резко заявив мадам Симон, что передумала, она развернулась и спешно удалилась. Мадам Симон встала, подошла туда, где я сидела со своим раскрытым красным гроссбухом, и гневно посмотрела на меня сверху вниз. Она была рассержена.

– Она приходила из полиции, – бушевала она. – Я же говорила вам, чтобы вы не дали себя впутать…

Она так и говорила – «впутать», и, поверьте, по-французски это звучало еще более неприятно: словно тебя своими щупальцами затягивает под воду осьминог. А мадам все не унималась. Я молчала. И тут появилась Жоржетта.

– Это не полиция, – доложила она. – По крайней мере, не французская полиция. Я проследила за мадам Ла Саль, – она умышленно растянуто произнесла слово «мадам», – до Вандомской площади, где под колонной ее ждал крупный мужчина. Я видела, как она взяла у него деньги. И слышала, что говорили они по-английски.

– «Регбист»! Черт побери! – вырвалось у меня.

Обе вопросительно уставились на меня.

– Comment?[122] – спросила мадам Симон.

И что же мне было сказать этой женщине, которая по-дружески отнеслась ко мне, и вообще, сделала возможной мою жизнь в Париже? Я не могла ей врать. Тем не менее я соврала. И сама удивилась, как легко и просто мне это удалось.