В кафе с экзистенциалистами. Свобода, бытие и абрикосовый коктейль - Сара Бейквелл

Левинаса, и еще радикальнее, чем коммунизм. Коммунисты считают, что только партия может решать, что правильно. Передать мораль в руки массы человеческих глаз и личных перспектив — значит пригласить хаос и потерять возможность подлинной революции. Сартр проигнорировал линию партии и показал себя таким же старым чудаком, как и прежде. Он не смог стать настоящим марксистом, даже когда пытался.

Его новый подход больше понравился активистам, не желавшим вступать в какую-либо партию, но активно участвовавшим в освободительных движениях нового типа, особенно в протестах 1950-х и 1960-х годов против расизма, сексизма, социальной изоляции, бедности и колониализма. Сартр поддерживал эту борьбу и делал все, что мог, чтобы помочь — в основном своим любимым оружием, пером. Написание предисловий к полемике младших авторов давало ему новые темы для обсуждения и позволяло почувствовать, что его философия действительно чего-то достигла, — чувство, которое покинуло его после свертывания советского проекта.

Еще в 1948 году он написал эссе под названием «Черный Орфей», первоначально опубликованное в качестве предисловия к «Антологии новой негритянской и мальгашской поэзии» Леопольда Сенгора. В нем Сартр описывал, как поэзия черных и постколониальных писателей часто меняет фиксирующий, оценивающий «взгляд» их угнетателей. Отныне, сказал он, белые европейцы больше не могут холодно судить и владеть миром. Вместо этого «черные люди смотрят на нас, и наш взгляд возвращается к нам; в свою очередь, черные факелы освещают мир, а наши белые головы — не более чем китайские фонарики, качающиеся на ветру». (В те дни Сартр еще оттачивал свои метафоры.)

В 1957 году он представил двойную работу Альбера Мемми Portrait du colonisé и Portrait du colonisateur (в переводе «Колонизатор и колонизируемый»), в которой анализировались «мифы» колониализма так же, как де Бовуар анализировала мифы женственности во «Втором поле». После этого Сартр написал еще более значительное предисловие к определившему эпоху антиколониальному произведению 1961 года «Проклятые этой земли» Франца Фанона.

Фанон был мессианским мыслителем и интеллектуалом, который и сам испытал влияние экзистенциализма и посвятил свою короткую жизнь вопросам расы, независимости и революционного насилия. Он родился на Мартинике, имел смешанное африканское и европейское происхождение, изучал философию в Лионе — в том числе у Мерло-Понти, хотя Фанону не понравился его слишком спокойный стиль. Когда в 1952 году он опубликовал свою первую книгу, она была скорее страстной, чем спокойной, но и в высшей степени феноменологической: «Черная кожа, белые маски» исследовала «жизненный опыт» черных людей, выброшенных на роль Другого в мире, где доминировали белые.

Затем Фанон переехал в Алжир и стал активным участником движения за независимость, за что в 1956 году его изгнали из страны, и он уехал жить в Тунис. Там у него диагностировали лейкемию. Фанон прошел курс лечения в Советском Союзе, добился короткой ремиссии, но в 1961 году, когда он начал работу над «Проклятыми этой земли», снова тяжело заболел. Лихорадочный и слабый, он отправился в Рим, где Клод Ланцман познакомил его с де Бовуар и Сартром.

Сартр сразу же влюбился в Фанона и с удовольствием написал предисловие к «Проклятым этой земли». Ему уже нравились работы Фанона, а вживую он понравился ему еще больше. Позже Ланцман сказал, что никогда не видел, чтобы Сартр был так очарован человеком, как во время этой встречи. Они проговорили за обедом, потом всю вторую половину дня, потом весь вечер, до двух часов ночи, когда де Бовуар наконец настояла на том, что Сартру нужно поспать. Фанон обиделся: «Я не люблю людей, которые откладывают свои ресурсы». Ланцману он не давал спать до восьми утра следующего дня.

К тому времени Фанону оставалось жить всего несколько месяцев. В последние недели его перевезли в Соединенные Штаты, чтобы получить лучшее из доступного лечения, и эту поездку организовал (что удивительно) агент ЦРУ, с которым он подружился, Олли Айзелин. Но уже ничего нельзя было сделать. Фанон умер в Бетесде, штат Мэриленд, 6 декабря 1961 года в тридцать шесть лет. Сразу после этого вышла книга «Проклятые этой земли» с предисловием Сартра.

Бовуар вспоминала, как Фанон сказал в Риме: «У нас есть претензии» — как раз их любимые слова. Эта жгучая интенсивность, готовность выдвигать требования и при необходимости возлагать вину — вот что привлекло Бовуар в Ланцмане. Это же взволновало и Сартра. Возможно, оно вернуло их в военные годы: время, когда все имело значение. Сартр, безусловно, принял воинственные аргументы Фанона, которые в этой книге включали идею о том, что антиимпериалистическая революция неизбежно должна быть насильственной, не только потому, что насилие эффективно (хотя это одна из причин), но потому, что оно помогает колонизированным избавиться от паралича угнетения и сформировать новую общую идентичность. Не прославляя насилие, Фанон считал его необходимым для политических изменений; он не симпатизировал идее Ганди о ненасильственном сопротивлении как источнике власти. Сартр в своем труде поддержал взгляды Фанона с таким энтузиазмом, что превзошел оригинал, сместив акценты на восхваление насилия ради него самого. Сартр, похоже, рассматривал насилие угнетенных как ницшеанский акт самосозидания. Как и Фанон, он также противопоставлял его скрытой жестокости колониализма. И, как в «Черном Орфее», он предложил своим читателям (предположительно белым) представить взгляд угнетенных, обращенный против них, лишающий их буржуазного лицемерия и раскрывающий их как алчных и корыстных монстров.

Предисловие Сартра к «Проклятым этой земли» дает представление о том, что было одновременно самым одиозным и самым восхитительным в нем в эти воинственные годы. Его фетишизация насилия шокирует, но тем не менее есть что-то, что восхищает в его готовности так радикально реагировать на проблемы обездоленных и угнетенных. Действительно, Сартр к этому времени настолько привык занимать радикальные позиции, что уже почти не знал, что такое умеренность. Как заметил его друг Оливье Тодд, убеждения Сартра менялись, но его экстремизм оставался неизменным. Сартр был с этим согласен. Когда в 1975 году его попросили назвать свой худший провал, он ответил: «Естественно, в течение жизни я совершил множество ошибок, больших и малых, по тем или иным причинам. Но в основе всего этого то, что каждый раз, когда совершал ошибку, я был просто недостаточно радикален».

Быть радикалом означало разочаровывать других, и в том числе других радикалов. Вдова Франца Фанона Жози Фанон была среди тех, кто ополчился против Сартра: ей не нравилось, что в этот период он также поддерживал сионизм, что, по ее мнению, делало его врагом для большинства алжирцев. Способность Сартра участвовать в двух движениях сразу говорит о его великодушных намерениях. Однако это также выявляет еще один парадокс в его принципе