"Угрино и Инграбания" и другие ранние тексты - Ханс Хенни Янн

[середина мая] 1913

Время вновь и вновь гонит сквозь мой мозг одну мысль: что из меня получится?

Мне возразят: я, дескать, уже что-то собой представляю - и голодная смерть мне в любом случае не грозит, ибо дохода, на который живут двое, хватит, чтобы и третий не умер с голоду.

Спорить не хочется. Да я и не боюсь голодной смерти; но я должен - ради себя - стать чем-то.

Фридель станет учителем; он всегда окружен смеющимися, подпрыгивающими мальчишками и девчонками... Марта - медицинской сестрой... А я?.. При мне - только огромная пустота.

Всегда - изливать кровь сердца - в слова: чтобы тот, кто прочтет их, едва не обезумел - - и делать это для двух-трех человек - и взамен позволять, чтобы эти люди давали мне хлеб и одежду.

Они будут давать охотно, я знаю. Они и меня охотно примут, я знаю - - Но сам я пока остаюсь ничем!----

–----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Не написал ни словечка для «Христа», потому что во мне -огромная пустота, потому что я болен самим собой... Мама говорит, мне нужно к врачу; я, конечно, пойду, но знаю, что врач мне не поможет, потому что я сам не могу себе помочь.

Что толку, если даже он вкачает мне новую кровь? Где-то внутри лопнула артерия: снова кровоизлияние - а я и не подозреваю, где.

Найду ли я это место, понятия не имею; и даже если найду, еще неизвестно, сумею ли себя исцелить.

Я много кашляю - - потому-то меня и послали к врачу.

<...>

17.07.1913

«Иисус Христос» готов.

Поэтому ничего тревожного я в эту тетрадь записывать не

хочу.

Вечером. Мальчишки у нас на дворе играют в кобольдов... Как им только хватает храбрости - это меня очень удивляет... Они срывают большие стебли щавеля, бьют ими друг друга по лицу и смеются! А им всего-то по четыре или пять лет.

Как же они, наверное, устают к вечеру! Я бы тоже хотел хоть раз так устать; но я устаю по-другому.

Я бы хотел взобраться на дюну и крикнуть крестьянам из хутора там внизу у моря: «Эйдалай!»; а потом скатиться с дюны и протянуть Фриделю «Христа»: «Вот, вот, держи - это тебе!»

Я имею в виду, что должен был бы так поступить; но я слишком устал; я больше не могу, не знаю, как доберусь до Амрума... Но Бог поможет, это я знаю точно.

А теперь - прощайте, Лангенфельде, и ты, улица, и ты, комната.

Надолго ли ты останешься такой тихой, сумеешь ли не забыть, что здесь сидел кто-то и отдавал белой бумаге свою душу? Будешь ли иногда в уютной ночи произносить все его слова, как он их когда-то произносил? Ты молчишь.

Всего тебе хорошего - всего хорошего.

И вам тоже, дорогие родители!

Я не могу, не вправе вам это сказать; но я так чувствую - я, неудачный сын!

Ну что же, я ухожу, прихватив перо и чернила... Ты, письменный стол! После меня, наверное, никто рядом с тобой сидеть не будет... И вы, бутыли, и вы, книги! Стойте спокойно и ждите.

Я ставлю точку. Еще только одно, напоследок: всего тебе хорошего, прежний Ханс Ян!

Норддорф на Амруме, 19.07.1913

Я - на Амруме, с моим Фриделем; но сегодня или завтра поеду назад: я лишь навестил его по случаю дня рождения.

Я много всего обговорил с Фриделем и теперь вижу: вина моя столь велика, что из нее никогда уже не истечет благодать.

Мне лишь снились красивые сны; причем сны не от Бога; потому они и рассеялись.

Сейчас не хочется ничего объяснять, я больше не буду пытаться осуществить свой план. Я поеду домой и скажу там:

«Я возвращаюсь с Амрума, а не из Люнебургской пустоши: я навещал Фриделя по случаю его дня рождения.

Я с ним обсуждал и сумасшедшую (с вашей точки зрения) идею, а именно: следует ли нам уйти из своих семей.

Мы пришли к выводу: сейчас уходить не будем; уйдем, как только какое-нибудь издательство решится напечатать „Иисуса Христа“ Но шансы на это невелики, и мы, скорее всего, останемся».

Мы, значит, остаемся. Но уже этим доказано, что никакой необходимости в нашем уходе не было, что план наш в самом деле был сумасшедшим и что родители правы.

Этим, далее, доказано, что всё мною написанное - просто слова; потому что, если бы речь шла не просто о словах; они бы кричали, как может закричать только душа, ибо я убиваю ядом ее детей. Фридель вычеркнул это, потому что так думать грешно.

Может, оно и так; но путь, по которому я должен идти, обрекает меня на то, чтобы я сложил оружие. Если я все расскажу родителям, они потребуют, чтобы я перестал писать. А если они этого потребуют, мне придется уйти!

Что тогда будет, не знаю, потому что Фридель уйти из дому одновременно со мной не может. Но нам нет нужды так далеко наперед знать наш путь.

Это, дескать, ниспосланное нам испытание.

Мне так бесконечно тяжело, что, кажется, я вот-вот сломаюсь. Тем не менее, во мне бесконечно много упрямства, говорит Фридель; упрямство же, дескать, - не что иное, как сила, направленная к ложной цели; выходит, во мне еще много сил, так что я сумею это преодолеть.

Может, в какой-то момент во мне всё утихомирилось, омертвело; не знаю точно; во всяком случае, мне так кажется. Кажется, потому что я уже не уверен, в самом ли деле написанное мною правильно и хорошо. Но оно должно быть таким, должно быть, потому что я вел нескончаемую борьбу.

Ну и где же победа, где победа?

У меня есть мой Фридель - но если сейчас мне придется уехать? Он, конечно, есть у меня; но он очень, очень далеко, и когда нагрянут злые силы, я буду сидеть в одиночестве, не зная, что предпринять. Я могу молиться - могу, конечно... Но сильнее ли я, чем Христос?

Прошли годы, прежде чем Он стал таким сильным, каким должен был стать; я же обрел Фриделя всего полгода назад.

Всего полгода, как я впервые стал мною; полгода, как начал догадываться, что собой представляет мой Бог... Я Ему верю, и я уцепился за Него; но Он никогда не был воплощением правильного пути - и как знать, не придется ли мне погибнуть от собственной силы.

Я хочу быть смиренным - хочу быть смиренным и верить.

Только я не пойму: как это Бог может требовать, чтобы мы жертвовали любовью к человеку ради любви к Богу.

Я люблю одного человека бесконечной любовью, даже Бога не способен я любить больше.

Если Бог сейчас заберет у меня эту единственную любовь, потому что Он всемогущ, мне придется проклясть Бога - и Он мне не поможет, потому что бесконечную любовь не вытеснить ничем, ничем.

Если Бог за такое проклятье меня накажет, потому что Он всемогущ, тогда... тогда... - Он вообще никакой не Бог!