"Угрино и Инграбания" и другие ранние тексты - Ханс Хенни Янн

Что касается религии, то она - когда речь заходит о явлениях духовного порядка - должна скромно держаться на заднем плане, ибо никто из нас, европейцев, подлинно живой жизнью не живет. Мы - безбожная раса. Рядом с чудесами техники чудеса человеческого сердца существовать не могут. Доказательство: в последние сто лет была найдена подходящая форма для тысячи сооружений специального назначения. Для сакральных же построек - нет. А если кто и находил такую форму, то для ее воплощения у исполнителей проекта сил не хватало. Священники выгоняли творческих людей из храма, так как совсем не понимали божественный принцип творчества, а понимали лишь рациональные принципы морали, которые, к сожалению, усваивались этими лицемерами лишь поверхностно. А поскольку у нас ни одна религия не способна собрать воедино духовные силовые потоки; поскольку наши священники, будучи людьми ограниченными, боятся диких страстей тварного мира; поскольку они являются чиновниками (не всезнающими и всепрощающими, то есть готовыми принять всё, а отрицающими подлинные силы) - по этим причинам не существует религиозных мостов к коммунизму, сам же он не раскрывается навстречу красному цветку человеческого сердца, неправильно понимает приватные чувства и не толкует их так, чтобы из них могло вырасти единственное устойчивое ощущение человеческой общности: ощущение приятия сотворенного мира даже в его заблуждениях. Европа хочет успеха, соответствующего предвзятым мнениям, хочет свободы выбора, хочет осуществлять суд, выносить смертные приговоры, иметь право поправлять индивида. Она не питает никакого уважения к живым людям. А потому и не трепещет в ознобе перед возможностями убийства.

И все же Европа богата. Фанфары вперед! Все же Европа богата такой вот предпосылкой: ее ничто не объединяет в общность. «Эта земля не принадлежит богам!» Здесь нет ничего, что касалось бы каждого. Зато сверкает, как одинокий бриллиант, достижение одиночки.

Я подхожу к примечательному умозаключению относительно современной драмы. Поскольку понятно, что нас ничто не объединяет, любой драматический сюжет должно считать хорошим и приемлемым, если автор работал над ним с восторгом, с фанатизмом творческой личности. Подумай об этом, критик! Каждый поэт существует без публики. Его слушатели выстраиваются в некую упорядоченную структуру случайно, в зависимости от степени их честности перед собой, по шкале их духовной дисциплины. Каждый поэт в какой-то момент своего духовного развития разочаровывает случайных слушателей. Они всё знают лучше него, потому что бездуховнее, чем он, пребывают дальше от творчества, менее мужественны, менее гонимы и менее открыты. Поэт же, все еще, -вестник неведомого Бога... Благодаря достижению одиночки у нас появляется новая Сказочная земля, Нереальность, монастырская удаленность от жизни, которая только на поверхностный взгляд выглядит как современность, только притворяется обыкновенной. По правде же она далека от Европы, как звезды. Она возникает благодаря беспримерной жертвенности творящих - вопреки их голоду, вопреки насмешкам, которые они пожинают. Ибо в чем же заключается миссия творческих людей? В том, чтобы неправильно понимать современность! Они окунают ее в волшебство, которого сама она лишена. Они начинают формировать прозу, которую отделяют от современности целые вечности. Они создают фантастическое царство и изо всех сил стараются доказать: это, дескать, и есть современная реальность.

Поэтому они умеют растворить историю человечества, привнести в наше настоящее нечто такое, что существовало тысячу лет назад, и оно будет для нас как случившееся вчера. Оно будет сердцем вчерашнего дня, сновидением вчерашнего дня, тем частным проявлением вчерашнего дня, которым поэты восторгаются, в которое они проникают.

Еще они хотят быть универсальными. Они, как им кажется, знают: способность к любви присуща большинству людей. Исключение составляют лишь считанные старики и кастраты... и многие женщины - увы, увы. Поэты поэтому вновь и вновь обращаются к великому сюжету: человеческой любви. Но смотрите-ка, за это они подвергаются безнравственным нападкам. Ибо человек своей любви стыдится. Он очень труслив. Он готов обнажить руку, но не пупок, хотя легко доказать, что рукой он совершил больше плохих действий, нежели пупком. В поэтов швыряют законами, чтобы принудить их - поэтов - ко лжи.

Уже делались попытки показать, почему наряду с потоком архетипических событий в драмах могут возникать и проблемы, заимствованные из современного мира. Однако и эти проблемы предстают в особом ракурсе: они уже не подчиняются законам случая, но оказываются включенными в тот миропорядок, который признает поэт. А пойдут ли вслед за поэтом другие - это не может служить оценочным критерием. Как раз в последнее время мы столкнулись с прекрасным примером такого рода. С комедией Берта Брехта «Что тот человек, что этот». В моем представлении это совсем не комедия. Брехт, правда, думает иначе. Идея пьесы - с объективной, так сказать, точки зрения - не имеет никакой ценности, она слишком мелкая. К тому же в конце произведения поэт сам с ней разделывается: «Человек вообще не человек». Но что, тем не менее, делает этот поэт в написанных им строчках? Он фанатично заявляет о своей приверженности мелкой или ложной идее, фанатично провозглашает, что она является важнейшей в мире идеей, и, словно сумасшедший, приводит в качестве антитезы банальный зонг «Что тот человек, что этот». И что в результате всего этого получается? Великолепнейшая проза, прозрачнейший диалог, весть о новой волшебной стране на континенте Поэзии... А что по мнению миллионов весть эта свидетельствует лишь о безумии одного литератора, никакого значения не имеет. Что тот человек, что этот... Упрек, бросаемый Брехту, в любом случае менее весом, чем «Божественная комедия» Данте.

Если бы удалось объединить такие силовые потоки, добиться, чтобы они тысячекратно приносили плоды - всё новые отклики, - Европа была бы спасена. Но, увы, это невозможно. А потому на Востоке уже грохочет будущая катастрофа. Хочется надеяться, что она нагрянет скоро (прежде чем у нас какой-нибудь безумец найдет в химической лаборатории способ, как одной газовой гранатой убить всё живое). Тогда Европа Духа все-таки воскреснет - в телах бастардов.

Сегодняшний театр пока что имел мало общего с духовным миром современной драмы. Экспрессионизм, правда, был очень хорошим начинанием. Жаль, что мы сохранили от него так мало.

Обстоятельства написания статьи неизвестны. Впервые была напечатана в берлинском журнале «Литературный мир» (Die literarische Welt) в 1927 году.

Перевод выполнен по изданию: Dramen I, S. 923-929.

Стр. 306. Даже Бюхнер не застрахован от того, что его пьесу в наше время освищут. Янн, возможно, имеет в виду постановку «Войцека» Бюхнера в берлинском Шиллеровском театре, премьера которой состоялась 14 декабря 1927 году.

Стр. 310. С комедией Берта Брехта «Что тот человек, что этот». В русском переводе она называется «Что тот солдат, что этот».

Из дневников

Второй день Пятидесятницы,